Я уже читала Андрею этот текст - наизусть - в коридоре гостиницы. Все было как тогда. Словно в «Эвридике» Ануя, по велению Смерти, жизнь пошла вспять, и Орфей снова встретил Эвридику на перроне вокзала.
- «Почему ты ненавидишь смерть? Смерть прекрасна». Какие бесконечно знакомые слова. Только вчера Андрей говорил их со сцены. Самый нежный, самый добрый, самый мудрый из всех персонажей Ануя, господин Анри - ангел Смерти появлялся из тьмы.
Подымался тяжелый, пропахший пылью занавес, обнажая «зеркало сцены», и за этой невидимой границей открывался мир бесконечный, волшебный. Мир, который я отчаянно любила за то, что все страдания, ошибки, потери там были логичны и оправданны. В то время как моя абсурдная жизнь напоминала бесконечную «мыльную» оперу, где мог быть только один хеппи-энд - смерть.
«В жизни не бывает хеппи-эндов, не бывает счастливых концов!» - говорила я Андрею у дверей его номера.
Ему предстояло сыграть г-на Анри. Он плохо понимал, как играть Смерть, тем паче - Счастливую Смерть.
«У всех жизней один конец. А хеппи-энд - только стоп-кадр. Занавес. Я поступила в театральный, я была счастлива. Опустите здесь занавес - вот вам счастливый финал. Хеппи-энд - это когда не надо жить дальше. А что значит не жить дальше? Умереть. Об этом и написана «Эвридика» Ануя. И твой герой предлагает Орфею и Эвридике умереть - потому что это единственный способ быть счастливыми. Жизнь мучает их, терзает… Ты - их единственный друг!»
Как и я, Жан Ануй почитал смерть единственно-истинным хеппи-эндом. И ты был чертовски не прав, мой идеалистический друг Костя! Герои Ануя хотели умереть.
«Никаких счастливых концов!» - кричала его девочка-Жанна. Как и я, она не желала взрослеть, стать женщиной, выйти замуж. Она жадно требовала у палачей своей смерти. Ведь если Жанну не сожгут на костре, она не будет Жанной д'Арк. Она будет человеком иной - не благородной породы. Нормальным. Обычным! Обывателем!
- «…шутовство, нелепая мелодрама - это и есть жизнь. Тяжеловесность, театральные эффекты - это тоже она. Жизнь - вот что страшно».
Аную последнему удалось подарить мне идею. Сделать идейной бессмысленность моего бытия. Его «Эвридика» была великолепным обвинением жизни. Каждый, кто умел задавать вопросы и не бояться ответов, - обязан был умереть.
И если б я только могла, я бы выбрала этот способ самоубийства - уйти туда, сквозь «зеркало сцены». В тот вчерашний спектакль, где моя смерть стала бы высшей истиной - темой, идеей, сверхзадачей Ануя. Я бы осталась там навсегда. Если бы я могла, я бы выбрала эту смерть - с лицом Андрея, с изумительно прекрасным лицом, с сострадающе-мудрым лицом, с всепонимающе-кротким лицом, с лицом, которого никогда не было у Андрея в жизни.
Я подумала, что нужно закрыть Андрею глаза. Но не закрыла. Я коснулась его руки. Я знала, она будет холодной, как рука моей бабушки. Я поцеловала ее, и крышку ее синего гроба заколотили гвоздями. Я плакала… от счастья. Ее лицо было таким спокойным.
Бабушка умирала страшно. Три недели неутихающих криков, ужасающих запахов и моей выворачивающей душу беспомощности - бессонной беспомощности, кричащей беспомощности. Я цеплялась ногтями за рубашку врача: «Сделайте, сделайте, сделайте что-нибудь!» Он приходил к нам три раза на день. Я нравилась ему. Я была готова выйти за него замуж, лишь бы он сделал хоть что-то, лишь бы ей не было больно. Но он не смог… Смерть - смогла.
Я верила в ее искренность с пяти лет, и спустя четверть века она не предала мою веру. Не предала нашу дружбу.
- «Только смерть настоящий друг! Одним лишь прикосновением она преображает облик чудовища, вносит умиротворение в душу отверженного, освобождает… Всякий раз, когда это возможно, когда жизнь разрешает ей это, она действует быстро». - Я захлопнула книгу. Мои пальцы дрожали.
Пельмени громко кипели на плите. Я выключила газ. Вряд ли я буду есть. Я закурила, придвинув наполненную окурками пепельницу.
Успокоиться. Простейший театральный прием: чтоб не волноваться на сцене, полностью сосредоточить внимание на какой-нибудь неважной детали.
Я стала считать окурки. Три… Нет, четыре Костиных «Marlboro», пять тонких «Vogue» Сашика. Долго ж они мирились на кухне. Одно «Sobranie» Арины, один «Parliament» Доброхотова. Сцена прощания, если она разыгралась здесь, была короткой. К ним присовокупился остаток моей утренней «More» и что-то блестящее.
Я поворошила горящей сигаретой и выкопала из горки пепла кольцо - тонкий серебряный овал с надписью «господи, спаси и сохрани мя».
Я давно собиралась купить такое. Они продавались почти в каждой церкви и стоили копейки. Но мне хотелось купить его в Лавре, а ноги все не доходили.
Я достала кольцо, обтерла и примерила на безымянный палец - почти по размеру. Слишком маленькое. Женское. Чье оно? Арина носит только белое золото. Оля - дизайнерские украшения Иры Седелкиной. Рита?
Рита и Андрей… Я замедленно повернула голову вправо - на руке у Андрея было точно такое кольцо. Оля говорила, они расписались фиктивно - но, видимо, не так уж фиктивен был брак, раз оба носили одинаковые кольца.
Тогда зачем Рита швырнула его в пепельницу? Они поссорились? Андрей начал ухаживать за Инной, и Рита убила его из ревности?
Андрея из ревности? Невозможно ревновать ветер, дождь, асфальт, по которому проходит миллион людей в день. Андрей был ничейным и всехним. Он был таким и не мог стать другим. И все это знали.
Внезапно я прижала к губам свою руку с кольцом. Сознание решительно отодвинуло Риту и мою хилую версию.
Это мое кольцо!
Не отдавай меня никому!
Такое же - на пальце у Андрея. Это было невозможно! Так же невозможно, как прислать SMS с того света… Так же возможно!
Не отдавай меня никому!
Кто прислал это послание?
Андрей?
Господин Анри?
«Дорогой мой, существуют две породы людей», - говорил он вчера, Андрей-г-н Анри. Как и автор пьесы, я, несомненно, относилась ко вторым. К «людям для смерти». И наше самоубийство - не грех. Если человек день за днем рассматривают смерть как один из выходов, это диагноз.
«В крайнем случае, я могу умереть», - меня всегда утешал этот факт, при любых раскладах, в любых ситуациях. И мысль о смерти никогда не отказывала мне в утешении. В ней не было истеричного вызова. Она была вполне бытовой. Так же спокойно я думала: «В крайнем случае, я одолжу деньги у Арины».
Это диагноз! Суицид - такая же природная склонность, как гомосексуализм. Бог не зря нас создал такими. Гомо свидетельствует - этим людям не стоит иметь детей. Склонность к суициду - таким, как я, жить не стоит. Зря нас осуждают. Зря. Он же сам. Он сказал: вы мне не нужны, но решайте сами. Я оставил вам свободу выбора. «Господи, спаси и сохрани мя!»
Ненормальным людям не место в жизни! Так же как нормальным - не место в театральном. На четвертом курсе жена соседа Арины - театрального режиссера, которому мы были обязаны Костей, - покончила с собой. «Понимаешь, - взволнованно повествовала Арина, - она была нормальной. Такая себе обычная девочка. Переехала в общежитие к мужу. Но она не понимала нашего мира. Я видела ее на кухне, за пятнадцать минут до того… Я дала ей соль. А потом она пошла к себе в комнату и выпрыгнула из окна».