Растянуть пришлось почти на всю ночь.
Бой был странный, и вот в чем: нормальная банда стремится от прямого огневого соприкосновения уйти. Ну что им семь разведчиков, которых не удалось застать врасплох? Двоих уже взорвали, иншалла, на остальных надо плюнуть, смыться, залечь, пропустить мимо себя, пальнуть в спину и снова залечь. Это правильная партизанская тактика, и поэтому, в частности, они до сих пор держатся там (это Ингушетия, если я еще не упоминал) — отстреливают ночами милиционеров, ставят фугасы… Открытый бой, да еще с закрепившимся противником — это для них непозволительная роскошь, а главное — зачем?
Но тут они лезли и лезли. Мы убили по крайней мере пятерых — это я видел. Скорее всего, больше. То есть им явно нужно было само это здание или что-то, что в нем находится.
Потом они ворвались на первый этаж, а мы сверху бросали в них гранаты. Там тоже не один полег. Но и нас уже четверо осталось.
Подвал обнаружил я — искал последнюю позицию, чтобы отстреливаться, когда они будут уже и на втором этаже. А в подвале…
То ли это был морг. То ли тайное кладбище. В общем, ребята, там было несколько десятков скелетов и высохших трупов. Тут если летом труп в гальку закопать, он не разлагается совсем, а становится почти стеклянным, с восковой прозрачной кожей. Мы поднимали нескольких таких…
В общем, я решил, что им эти трупы и кости и нужны, а мы — досадная помеха. Сказал Маркушкину. Он согласился.
(Да-да, у меня был безумный приступ паники, и сержант набил мне морду. Но если резюмировать, то было именно так: я ему сказал, и он согласился.)
Тогда я взял белый платок и пошел на переговоры.
А они, видимо, подтянули снайпера. Пока я шел, Витьку Болтыха убили, а Маркушкину прострелили голову. До этого он все шутил, что для сержантов это самое безопасное ранение… Но я это потом узнал, когда вернулся.
В общем, я сказал так: если вам нужно то, что в подвале, — забирайте, стрелять не будем. А в противном случае — мы уже сообщили артиллеристам наши координаты, и они в восемь стволов… мы действительно пытались вызвать артиллерийскую поддержку, гаубичная база была неподалеку, и «одиноко стоящее строение» «Меты» разнесли бы просто по топографической карте; но связь не удалось установить вообще ни с кем. Я блефанул, но блеф удался. Бандиты утаскивали кости, мы с Ларионом сидели и держали на коленях голову Маркушкина, а повязка все равно промокала…
Утром связь восстановилась, и нас забрал вертолет. Все- таки они иногда прилетали…
И вот сейчас я ходил в тот самый подвал и приносил требуемые кости, и подвал иногда становился тем, где Волков держал нас в заложниках, а иногда — волчатником с клетками, тоже полными костей.
Но иногда это вдруг оказывался зеленый шатер в Веси- алюэ, и я слышал другое пение, а в просветах ветвей плыли другие облака. И мне казалось, что вот это-то и есть подлинное, неподдельное, настоящее… Место, где нет времени… однако все равно приходилось возвращаться в подвал за костями, пыльными, сухими, почти картонными — если бы не костяной шорох и перестук, сопровождавшие каждое мое движение..
Потом мне сказали: ты пей, пей. Передо мной была прозрачная деревянная чашка с молоком, как бы висящая в воздухе. И лишь много времени спустя я увидел руку, а потом лицо. Это была Ирина Тойвовна. И ничего не говори, добавила она молча, ты пока не сможешь. Спи.
И я уснул, и во сне встретил Маринку — и сквозь ее лицо вдруг проглянуло то, что я увидел за миг до взрыва. Надо было проснуться, но не было сил. Тогда я сказал, что мне плевать, какая она есть, все равно она мне как сестра, вот.
А когда я проснулся снова, был какой-то гомон, суета, рев моторов и громкие крики, и меня куда-то несли на носилках пацаны в эмчеэсовской форме. Я попробовал сесть, но мешал ремень, охватывающий грудь.
— Лежи, лежи, — сказали мне. — Пока доктор не осмотрит, считаешься тяжелым.
— Что случилось? — спросил я.
— Угорели, — сказал тот, который шел в ногах и которого я видел. — Хорошо, никто не насмерть. Собаке спасибо скажите, выволокла вас…
Я повернул голову набок. Отдалось дикой болью. Место мне было совсем незнакомым, диким и заброшенным. Но у заросшего забора стояла Лиля, опустив длинные, почти до колен, руки, а рядом с нею — огромная собака самого страшного вида. Хукку, вдруг вспомнил я. И тут же, как бы в пробоину, проделанную собачьим именем, сунулось: как я во сне или в видениях много раз слышал пение — странное, с чуждыми, инопланетными какими-то гармониями, без слов или со словами, не похожими на слова…
— Лиля, — позвал я, но она не услышала. Слишком все шумело вокруг.
Меня погрузили в вертолет — в большой, как сарай, Ми-8. Я некоторое время недоумевал, почему за мной одним прислали такой большой вертолет. Но минут через десять принесли сразу двое носилок, и на одних лежала Аська, а на других — Патрик. Обе, кажется, были без сознания. Им быстренько подключили капельницы… На следующих носилках оказался Артур, вроде бы в сознании, но ни на что не реагирующий. А на следующей паре — Шарп и Вика. Шарп, кажется, был самый тяжелый — голова его бессильно болталась, пока его носилки закрепляли на кронштейнах. Потом погрузили Джо- ра — и Хайяма! Джор даже помахал мне рукой. А потом без носилок, просто придерживая под руки, привели Сергея Рудольфовича. Он уселся на откидывающуюся табуретку и обхватил голову руками. И мне казалось, что сейчас должны принести кого-то еще, но нет — запрыгнули спасатели, дверь закрылась, вертолет завибрировал, винты засвистели…
— А где Маринка с Валей? — вспомнил вдруг я. И снова попытался вскочить.
— Их раньше увезли, — сказал врач, который как раз ко мне подошел. — Две девочки, да? Их первыми отправили.
— Тяжелые? — спросил я.
— Вряд ли. Особо тяжелых не было. Считайте, легко отделались. На таком пожаре — почти без ожогов…
— А что горело? Ангар?
— Какой ангар? Сарай, где вы заночевали… А почему ты спросил про ангар?
— А разве?.. Мне какие-то сны снились… там был ангар…
— …и корабль пришельцев, — подхватил врач. — Зона, — добавил он. — Тут чего только не увидишь.
(Как среди нас оказался Шарп — единственный посторонний? Не знаю. Но, наверное, кто-то за него очень сильно просил. Я даже догадываюсь кто… А может, я все-таки про него ошибся. Или он зачем-то нужен ведьмам. Маринка вот думает, что сумела очистить его душу; но, по-моему, она ошибается. Не знаю, не знаю, не знаю…
И еще про Маринку. Я уверен, что она помнит. Если не все, то многое. Но она молчит. Молчит упорно, делая вид, что вообще ничего не случилось. Это понятно, потому что я примерно представляю, что она испытывает, — после того, как ее использовали и выбросили. Как… промокашку. Это не просто унижение, это гораздо хуже. Это почти как бесполезная смерть. Я с Маринкой даже не пытался разговаривать на эту тему. Но я чувствую. Я теперь много чего чувствую…