– Да. Именно так. Хайрем был не дурак.
Бобби любовно положил руку на плечо брата.
– Я так думаю…
И тут мир снова без всякого предупреждения погрузился во мрак.
– Бобби. Пожалуйста, проснись. Бобби. Ты меня слышишь?
Голос доносился до него словно бы издалека. Женский голос. Бобби слышал голос, понимал слова еще до того, как его телу вернулись ощущения.
Его глаза были закрыты.
Он лежал на спине – судя по всему, на мягкой кровати. Он чувствовал свои руки и ноги, медленное биение сердца, вдохи и выдохи. Все вроде бы было нормально.
И все-таки он знал, что это не так. Что-то было неправильно – так же чуточку ненормально, как лиловое небо над Землей мелового периода.
Ему стало ужасно страшно.
Он открыл глаза.
Над ним склонилось лицо женщины: высокие скулы, карие глаза, светлые волосы, немного морщинок вокруг глаз. Лет сорок – пятьдесят. И все же он узнал ее.
– … Мэри?!
Ему ли принадлежал этот голос?
Он приподнял руку. Тонкое запястье выдвинулось из-под рукава, скроенного из какой-то серебристой ткани. Тонкие кости, длинные и узкие пальцы, как у пианиста.
Это была его рука?
Мэри – если это была Мэри – наклонилась и прикоснулась к его щекам ладонями.
– Ты очнулся. Спасибо за это Хайрему. Ты меня понимаешь?
– Да. Да, я…
– Что ты помнишь?
– Давида. «Червятник». Мы с ним…
– Странствовали. Верно. Хорошо, ты это помнишь. После воскрешения Давид рассказал нам о том, что вы повидали.
«Воскрешение, – подумал Бобби. – Оживление».
И его страх исчез.
Он попытался сесть. Она помогла ему. Он чувствовал себя слабым и легким.
Он находился в комнате с ровными пустыми стенами. Было темно. Дверь вела в коридор, наполненный светом. В комнате имелось одно маленькое круглое окошко. За ним синяя полоса над черной полосой.
Синяя Земля. Черное небо.
Воздух Земли был прозрачен, как стекло. Над синевой океана, в сотнях километров от поверхности, серебрилась какая-то конструкция. Он находился на орбите? Нет, Земля не вращалась. Значит, он находился на чем-то вроде орбитальной башни.
«Господи».
– Я мертв? Меня оживили, Мэри?
Она заворчала и провела пальцами по распущенным волосам.
– Давид предупреждал, что все так и будет. Вопросы, вопросы.
Интонация у нее была странная, голос сухой, словно она отвыкла разговаривать вслух.
– Зачем меня вернули? … О! Полынь. В этом все дело?
Мэри нахмурила брови. Она словно бы на миг прислушалась к далеким голосам.
– Полынь? А, ты про ту комету. Ее мы давным-давно оттолкнули.
Она сказала об этом небрежно, будто речь шла о мошке, которую прогнали, махнув рукой.
– Так что же тогда? – зачарованно спросил Бобби.
– Я могу сказать тебе, как ты здесь оказался, – тихо проговорила Мэри. – А вот насчет того, почему, это тебе придется выяснить самому…
Он узнал о том, что миновало шестьдесят лет.
Помогла, конечно, червокамера. Теперь появилась возможность заглянуть в прошлое и прочитать полную последовательность ДНК в любой момент жизни индивидуума. И стало возможно загрузить копию сознания этого индивидуума – и сделать его на краткое время одним из Единых; на годы, даже на десятки лет – чтобы потом, сплавив между собой ДНК и разум, получить восстановленное тело и загруженное в него сознание.
Вот так воскрешали из мертвых.
– Ты умирал, – объяснила Мэри. – И в тот же миг мы тебя скопировали. Хотя ты об этом еще ничего не знал.
– Мое клонирование.
– Да. Во времена Хайрема эта процедура была еще экспериментальной. Были проблемы с твоими теломерами. Это генетические структуры, управляющие старением клеток. Ты начал очень быстро стариться после того, как…
– После того, что мне вспоминается последним – «Червятник».
– Да.
Как странно было думать о том, что уже в то мгновение, когда он подавал Давиду чашку кофе, его жизнь была фактически кончена, что он тогда представлял собой жалкие останки самого себя.
Мэри взяла его за руку. Когда он поднялся с кровати, он показался себе легким, призрачным. Только теперь он заметил, что Мэри обнажена, но при этом в предплечья и живот у нее вживлены имплантаты. Груди у нее странно болтались – как-то лениво, словно тут необычно действовала гравитация.
Она сказала:
– Тебе так много всего предстоит узнать. Теперь у нас достаточно места. Население Земли устойчиво. Мы живем на Марсе, на спутниках внешних планет, мы направляемся к звездам. Уже были эксперименты по пересадке человеческого сознания в квантовую пену.
– … Места для чего?
– Для воскрешения. Мы собираемся воскресить все человеческие души, с самого зарождения вида. Всех отверженных, всех абортированных детей. Мы хотим исправить прошлое, победить жуткую трагедию смерти во Вселенной, которая способна прожить десятки миллиардов лет.
«Как это прекрасно, – подумал Бобби. – Сотни миллиардов душ, оживших, как листья на осеннем дереве. На что же это будет похоже?»
– Но, – медленно выговорил он, – это те же самые люди? Я – это я?
– Некоторые философы утверждают, что это возможно. По учению Лейбница, ты – это ты. Но…
– Но ты так не думаешь.
– Нет. Прости.
Он задумался.
– А когда нас всех воскресят, что мы будем делать?
Вопрос ее, похоже, озадачил.
– Ну… все, что угодно, конечно. – Она взяла его за руку. – Пойдем. Кейт ждет тебя.
Взявшись за руки, они пошли к свету.
Понятие «хронообъектива», будучи весьма почтенным, в научной фантастике эксплуатировалось довольно редко – вероятно, из-за того, что оно сулит меньше приключений, чем собственно путешествия во времени. И все же на эту тему было написано несколько значительных произведений – от «Викариона» Гарднера Хантинга (1926) до романа Орсона Скотта Карда «Стража прошлого: Искупление Христофора Колумба» (1996). Один из нас кратко описал применение этого устройства в ранних работах – «Конец детства» (1953) и «Паразит» (1953). Пожалуй, наиболее известным – и лучшим – примером является «медленное стекло» Боба Шоу из его романа с таким же названием, как у нас [60] (1966).