Но Бобби в упор смотрел на Хайрема.
– Мой брат?
Кейт изумилась и снова мысленно прокрутила в голове весь разговор.
– Бобби… Вы ничего об этом не знали, совсем ничего? Не только о проекте, но и о другой жене Хайрема, о его другом ребенке… – Она в изумлении уставилась на Хайрема. – Но как можно такое хранить в секрете?
Хайрем поджал губы. По взгляду было видно, как ненавистна ему Кейт.
– Сводный брат, Бобби. Всего лишь сводный.
Кейт тоном диктора добавила:
– Его зовут Давид. – Она произнесла это имя на французский манер. – Его мать была француженка. Ему тридцать два года – он на семь лет старше вас, Бобби. Он физик. Дела у него идут хорошо, его называют новым Хокингом [10] . О, и еще он – католик. Истинно верующий, судя по всему.
Бобби, похоже, не разозлился. Он был еще более озадачен.
– Почему ты мне не говорил? – спросил он у Хайрема.
Тот ответил:
– Тебе не надо было знать.
– А этот новый проект – каким бы он ни был? Почему ты мне о нем ничего не рассказывал?
Хайрем встал.
– С вами было на редкость приятно пообщаться, мисс Манцони. Дроны проводят вас.
Кейт поднялась.
– Вы не помешаете мне напечатать то, что мне известно.
– Печатайте что хотите. Ничего серьезного у вас нет.
«Он прав». Кейт понимала это.
Она направилась к выходу. Эйфория быстро таяла.
«Я все испортила, – думала она. – Я хотела сблизиться с Хайремом. А мне пришлось порезвиться и превратить его в своего врага».
Она обернулась. Бобби все еще сидел за столом. Он смотрел ей вслед, широко раскрыв странные глаза, похожие на витражи.
«Мы еще увидимся, – подумала Кейт. – Может быть, еще не все кончено».
Створки дверей начали закрываться. Последнее, что увидела Кейт, было то, как Хайрем заботливо накрыл руку сына своей рукой.
Хайрем ждал Давида Керзона в зале прибытия Международного аэропорта Сиэтла. Он сразу пошел в атаку – немедленно обнял Давида за плечи и притянул к себе. Давид почувствовал запах крепкого одеколона, синтетического табака, каких-то специй. Хайрему скоро должно было исполниться семьдесят лет, но по тому, как он выглядел, трудно было сказать, что это так, – без сомнения, благодаря омолаживающей терапии и умелым пластическим операциям. Он был высок и темноволос, а Давид, который пошел в мать, был более приземист, светловолос и склонен к полноте.
Этот голос, которого Давид не слышал с тех пор, как ему было пять лет, это лицо – голубые глаза, крупный нос, – нависшее над ним, будто гигантская луна…
– Мой мальчик. Как же мы давно не виделись… Пойдем, нам нужно многое наверстать.
Большую часть времени, пока Давид летел в Сиэтл из Англии, он мысленно готовился к этой встрече.
«Тебе тридцать два года, – твердил он себе. – У тебя прочное положение в Оксфорде. Твои работы, твою популярную книгу по экзотической математике в области квантовой физики очень хорошо приняли. Пусть этот человек – твой отец. Но он бросил тебя и не имеет над тобой никакой власти. Ты уже взрослый. У тебя есть вера. Тебе нечего бояться».
Но Хайрем, как наверняка и намеревался, за первые же пять секунд после встречи разрушил все рубежи обороны Давида. Давид, совершенно обескураженный, позволил себя увести.
Хайрем повез сына прямо в научно-исследовательский центр, который он окрестил «Червятником», – на север от Сиэтла. Поездка в «роллс-ройсе», оборудованном «умным» двигателем, получилась быстрой и немного страшноватой. Управляемые позиционными спутниками и бортовым искусственным интеллектом автомобили неслись по автострадам со скоростью выше ста пятидесяти километров в час, и при этом расстояние между задним бампером одной машины и передним – другой было не больше нескольких сантиметров; такого экстремального дорожного движения Давид в Европе не видел.
А вот город – то немногое в нем, что удалось заметить по пути, – показался Давиду вполне европейским: красивые, заботливо ухоженные дома с прекрасными видами на горы и море.
Современные детали архитектуры разумно и изящно сочетались с общим ощущением пространства. В центре города царило оживление: начался сезон рождественских распродаж.
С детства у Давида о Сиэтле сохранились отрывочные воспоминания: он помнил небольшую лодку, которую отец, бывало, выводил из Саунда [11] , прогулки по снегу зимой. Конечно, он и прежде не раз возвращался в Америку – теоретическая физика была международной наукой. Но он никогда не бывал с тех пор в Сиэтле – с того самого дня, когда его мать незабываемо бурно собрала вещи и вместе с сыном покинула дом Хайрема.
Хайрем говорил беспрестанно, засыпая сына вопросами.
– Ну, так ты окончательно обосновался в Англии?
– Ты же знаешь, какой там климат. Но даже в заледеневшем Оксфорде жить замечательно. Особенно с тех пор, как за кольцевую дорогу запретили въезжать на личном автотранспорте, и…
– А эти выпендрежники британцы не дразнят тебя за твой французский акцент?
– Отец, я француз. Это моя сущность.
– Но не твое гражданство. – Хайрем хлопнул сына по колену. – Ты американец. Не забывай об этом. – Он чуть опасливо посмотрел на Давида. – Ты все еще подвизаешься?
Давид улыбнулся.
– Ты имеешь в виду, католик ли я все еще? Да, отец.
Хайрем проворчал:
– Все твоя треклятая мамочка. Самая моя большая ошибка – это то, что я с ней связался, не приняв в расчет ее религию. А она взяла и заразила тебя вирусом святошества.
Давид вспыхнул.
– Это звучит оскорбительно.
– Да. Прости. Так что же, в Англии сегодня католикам живется хорошо?
– С тех пор как католическая церковь восстановлена в правах, Англия стала обладательницей одной из самых здоровых католических общин в мире.
Хайрем буркнул:
– Не так часто услышишь слова «здоровый» и «католический» в одном предложении… Мы приехали.
Они поравнялись с просторной автостоянкой. Машина подъехала к свободному парковочному месту и остановилась. Давид вышел и последовал за отцом. Океан был совсем рядом, и Давида сразу окутал прохладный, пропитанный морской солью воздух.
Автостоянка примыкала к большой, грубовато сработанной постройке из бетона и гофрированного металла, похожей на авиационный ангар. Гигантские ворота в торце здания были приоткрыты. Около «ангара» было сложено много картонных коробок. Автокары-роботы перевозили их внутрь здания.