– Но все это ему нужно для того, чтобы люди хорошо работали, – сухо возразил Бобби. – С тех пор как ты всем поведала о Полыни, людьми овладело равнодушие, они стали употреблять алкоголь и наркотики в рабочее время, и…
– И все это не имеет никакого отношения к «Червятнику», – решительно прервала его Кейт. – Речь идет о нарушении основных прав человека. Бобби, как ты не понимаешь? «Наш мир» – это картинка из будущего для всех нас – если такие чудовища, как Хайрем, останутся обладателями червокамеры. И вот почему так важно, чтобы технология распространилась как можно более широко и быстро. Возникнет равенство: по крайней мере, мы сможем видеть, как они наблюдают за нами…
Она посмотрела в его насекомоподобные серебристые глаза.
Он бесстрастно произнес:
– Благодарю за лекцию. Так ты поэтому избегаешь меня?
Кейт отвела взгляд.
– Это не имеет никакого отношения к червокамере, верно? – Он наклонился и испытующе посмотрел на нее. – Есть что-то такое, о чем ты не желаешь мне сказать. Ты так себя ведешь уже несколько дней. Даже несколько недель. В чем дело, Кейт? Не бойся сделать мне больно. Ты не сможешь сделать мне больно.
«Наверное, не смогу, – подумала она. – И в этом вся беда, мой милый и бедный Бобби». Она повернула голову к нему.
– Бобби, дело в пробке. В том имплантате, который Хайрем вживил тебе в голову, когда ты был маленьким…
– И что же?
– Я узнала, для чего он нужен. Для чего он нужен на самом деле.
Пауза затянулась. Кейт почувствовала, как солнце пощипывает лицо. Весна еще не наступила, а солнечные лучи уже были полны ультрафиолета.
– Расскажи мне, – негромко попросил Бобби.
Экспертная страничка «Поисковика» все ей доходчиво объяснила. Речь шла о классическом методе нейро-биологического воздействия на сознание, применявшемся в начале двадцать первого века.
И никакого отношения это не имело к тому, что ребенок плохо говорил или был сверхвозбудимым, как утверждал Хайрем.
Первым делом Хайрем подавил нервную стимуляцию тех участков височной доли головного мозга Бобби, с которыми были связаны духовный поиск и интерес к мистике. А еще врачи «похимичили» в каудальной области, дабы Бобби не страдал от симптомов маниакально-депрессивного характера, которые у некоторых людей приводят к необходимости поиска избыточной безопасности, порядка, предсказуемости, ритуальности. Таковая необходимость в определенных обстоятельствах удовлетворяется членством в религиозных общинах.
Хайрем явно имел все намерения напрочь лишить Бобби религиозных порывов, которым оказался так подвержен его брат. Мир Бобби должен был стать мирским, земным, лишенным всего потустороннего и необъяснимого. А он бы даже не узнал, чего ему недостает.
«Это можно назвать, – печально думала Кейт, – богоэктомией [35] ».
Имплантат, вживленный по приказу Хайрема в мозг Бобби, кроме того, влиял на сложное взаимодействие гормонов, нейротрансмиттеров и участков мозга, получавших стимуляцию в то время, когда Бобби совершал половой акт. К примеру, имплантат угнетал выработку опиатоподобного гормона окситоцина, продукта гипоталамуса. Именно этот гормон «наводняет» головной мозг во время оргазма и рождает теплое чувство близости.
Благодаря ряду старательно продуманных романов – Хайрем их «продюсировал», поощрял и даже распространял о них сплетни – Бобби стал кем-то вроде секс-гиганта, и сам акт доставлял ему большое физическое удовольствие. Но отец сделал Бобби неспособным любить – а еще Хайрем, по всей вероятности, планировал добиться того, чтобы Бобби хранил верность только ему.
Было и еще кое-что. Например, подсоединение имплантата к глубинной структуре мозга Бобби, называемой миндалиной, могло быть попыткой контролировать склонность к вспышкам гнева. А загадочная манипуляция с орбитофронтальной корой головного мозга вполне могла быть направлена на подавление его свободной воли. И так далее.
Свое разочарование в Давиде Хайрем решил компенсировать превращением Бобби в идеального сына – то есть в сына, целиком и полностью соответствующего целям Хайрема. Но, добиваясь этого, Хайрем лишил Бобби очень многого из того, что делает человека человеком.
Так было до тех пор, пока Кейт Манцони не нашла «пробку» у него в голове.
Она привезла Бобби в небольшую квартирку, которую снимала в центре Сиэтла. Там они впервые за несколько недель предались любви.
А потом Бобби лежал в ее объятиях, и его кожа была горячей и влажной на ощупь. Он был так близко, как только мог быть, и все же далеко. С таким же успехом можно было заниматься любовью с незнакомцем.
Но теперь Кейт, по крайней мере, понимала, почему все так.
Она протянула руку и прикоснулась к его затылку, к жесткому краю имплантата под кожей.
– Ты действительно хочешь это сделать?
Он растерялся.
– Меня пугает только то, что я не знаю, как буду себя потом чувствовать… Я останусь самим собой?
Кейт прошептала ему на ухо:
– Ты почувствуешь себя живым. Ты почувствуешь себя человеком.
Он затаил дыхание, а потом проговорил так тихо, что она едва расслышала:
– Сделай это.
Кейт повернула голову.
– «Поисковик».
– Да, Кейт.
– Отключи.
… И для Бобби, еще не успевшего остыть после вспышки оргазма, женщина в его объятиях вдруг словно бы стала объемной, трехмерной, осязаемой и цельной. Она ожила. Все, что он видел и чувствовал – теплый запах ее волос, особенная линия ее щеки, на которую ложился приглушенный свет ночника, гладкая кожа живота, – все было в точности так, как раньше. Но он словно бы проник через поверхность к теплу самой Кейт. Он видел ее глаза – внимательные, полные тревоги, тревоги за него.
«Она за меня переживает», – понял он и был несказанно тронут.
Он больше не был одинок. А до сих пор даже не понимал, что был одинок.
Ему хотелось с головой погрузиться в океан ее тепла.
Она прикоснулась к его щеке. Он увидел, что ее пальцы намокли.
А потом рыдания сотрясли его тело. Любовь и боль овладели им – жаркие, небывалые, невыносимые.
Хаос, царивший внутри, не рассеивался.
Он пытался отвлечься. Он вернулся к заброшенным делам. Но даже самое удивительное виртуальное приключение казалось ему теперь плоским, откровенно искусственным, предсказуемым, неинтересным.