Вот оно! Начинается!
Королевич бросился навстречу колонне, размахивая руками.
— Стойте! Сюда нельзя!
Передняя машина остановилась, за ней остальные. Из кузовов и кабин посыпались люди.
— Ага! Он уже здесь, деляга! Ну, блин, только скажи, что заселяемся незаконно! Вот только рот раскрой!
Королевича окружили.
— А ну-ка ответь, начальник, почему осталось много незаселенных квартир? Для кого бережешь? Подсуетиться решил? Блатных на нашу жилплощадь вселить?
— Люди! — громко, со слезой воззвал вдруг Королевич. — Люди! Вас обманывает проклятый представитель Морок! Не слушайте его! Он гибели вашей хочет!
— Что-о?! — возмутились в толпе. — Ты чего несешь-то? Скажи еще, что пустых квартир нет!
— Есть! — ответил Григорий Ефимович. — Они все пустые. До одной. А те, кто вчера заселялся, пропали.
— Как пропали? Что он такое говорит? Куда пропали?
— Неизвестно. Только можете убедиться — дом пустой!
Кое-кто побежал проверять, и скоро с разных сторон послышались крики:
— Точно, пусто!
— Ни души!
— Куда же они все подевались?
— А может он вообще никого не заселял? Сэкономил целиком для своих?
— Да я же вчера только тут у Саньки Грошева водку пил! Полно было народу кругом!
— Вот так штука! Как это понимать?
Все смотрели на Королевича и ждали ответа.
— Дом был полностью заселен вчера, — сказал Григорий Ефимович. — Все квартиры, до одной. Но по ночам здесь происходит что-то странное. Вечером дом переполнен, а к утру — ни мебели, ни людей…
— Вранье… — сказали где-то.
— Вранье? Что же, по-вашему, они по старым адресам разъехались? Ну-ка, скажите, вернулся кто-нибудь?
— Нет. — раздались голоса. — Не возвращались они.
На некоторое время во дворе установилась тяжелая тишина.
— Что же теперь делать? — спросил кто-то.
— Прежде всего, поймать этого представителя! — твердо заявил Королевич. — Затем составить списки пропавших, сообщить в милицию…
— А как же новоселье?! — пискнул жалобный женский голосок.
— Да какое новоселье?! — Григорий Ефимович всплеснул руками. — Вы разве не поняли, что новоселье невозможно?
— Это что же? — угрюмо произнес литейщик Якутин. — Назад возвращаться?
— Ну нет, — сказали в толпе, — я лучше повешусь.
— Но ведь здесь жить нельзя!
— А там можно?! На меня сосед сверху тридцать лет протекал, потолок совсем провалил. Так я, когда уходили, специально дверью хлопнул посильнее. Что-то рухнуло там, попадало — я уж и не оглядывался…
— Да-а… А тут столько квартир! И все пустые.
— Вот что, братцы, — почесал в затылке Якутин. — Я, пожалуй, остаюсь.
— Как это, остаюсь?! — изумился Королевич. Я же вам объяснил, здесь люди исчезают!
— Ну, подумаешь, разок исчезли! Может, больше не повторится…
— Нет, не разок! Знаете Колю Таранкина? Он со всей семьей исчез еще позапрошлой ночью. Это случилось уже два раза.
— Ну два раза случилось, а на третий заклинит… — литейщик взвалил на плечо телевизор и направился к подъезду.
— Пропадешь ведь! — пытался остановить его Григорий Ефимович.
— Да чего там! — закричал молодой, но многосемейный специалист Миркес. — Лучше пропасть, чем назад возвращаться!
И с двумя чемоданами кинулся в другой подъезд.
— Правильно! Где наша не пропадала! — раздалось в толпе. — Давай! Разгружай!
Люди зашевелились, принялись сбрасывать вещи с машин.
— Ну чего ты стоишь, раззява? — слышался мелодичный женский голосок. — Достоишься опять, что одни первые этажи останутся!
Королевич поймал за рукав потомственного токаря и почетного пенсионера Шерстюка.
— Ну куда ты, Василь Поликарпыч! Опомнись! Ведь это смерть! Понимаешь? Смерть!!!
— Да не дергай ты! Заладил: смерть, смерть… А я, может, так и решил? Перееду вот в новую квартиру и помру. Пускай внучатам останется… Ну ладно, Ефимыч, пусти, больно народу много, боюсь, не поспею! И за машину ж деньги идут!
Он высвободил руку и скрылся в ближайшем подъезде.
А мимо Королевича уже сплошным потоком шли люди. Они толкали его узлами и чемоданами, детскими кроватками и стиральными машинами. И их можно было понять — они очень спешили. Они торопились вселиться в свой новый дом…
— Фамилия?
Я назвал.
— Возраст?
Я признался.
Он бросил на меня взгляд исподлобья, покачал головой.
— Надо же! И семья есть?
— Не успел.
— Эх-эх-эх! — посочувствовал он. — Только бы жизнь начинать! Диагноз?
— Острая сердечная…
Он покивал.
— Пил?
— Как все…
Это его вдруг рассердило.
— Как все! А если все в окно прыгать начнут, ты тоже сиганешь?
Я усмехнулся.
— Теперь уже нет…
— Как дети, честное слово! — он продолжал что-то быстро строчить в учетной книге. — Давай направление!
Я подал ему сложенную вчетверо бумажку, исписанную со всех сторон мелким ровненьким почерком.
— Понаписали! — он брезгливо взял бумажку за уголок, посмотрел на свет. — Бюрократы. Лишь бы спихнуть человека… Постой-ка, а это что?…
Он прищурился на красный штампик, косо пересекающий строчки, присвистнул и посмотрел на меня по-новому — внимательно и даже, как мне показалось, с уважением.
— Как же это тебя угораздило?
Я пожал плечами. Мне и самому было интересно, как.
— Ну, дела!
Он сыграл на клавишах селектора нестройную гамму и закричал:
— Аппаратная? Что у нас с девятым боксом?
— Под завязку, — прохрипел динамик.
— Тут человек с направлением!
— Они все с направлением! Бокс не резиновый.
— Что ж ему, на лестнице сидеть?!
— А нам без разницы. Наше дело температуру держать, а не размещением заниматься!
— Ты поговори еще! — огрызнулся мой новый покровитель.
В ответ из динамика послышалось неопределенное бульканье и отдаленные голоса — не то хоровое пение, не то дружный вопль.
Помолчав, покровитель добавил тоном пониже: