— Значит, Пресс.
— Да.
— Вон тот здоровый — Петро, тощий доходяга — Заяц, морщинистый старикашка, которого неизвестно почему еще земля держит, — Вечный. Он подонок, но круче вареных яиц. А я — Рябой. Знакомься. Если встретим группу, которая к бару идет, — спихнем тебя им, а пока пойдешь с нами.
— О'кей, — кивнул найденыш. — Бесплатно?
Рябой опять рассмеялся.
— Пока бесплатно, — сказал он, хлопая журналиста по плечу. — Так что там с Семецким?
— Он меня к вам довел, а потом пропал.
— Бред! — взвизгнул Заяц. — Чего ты возишься с ним?! Врет он все! И никакой не журналист, какие, на фиг, в Зоне журналисты! Мне Вечный рассказывал, как одна компания сталкеров такого же спасала, к себе в нору затащила, а тот изломом оказался! Правда, Вечный? Это из-за него Потапа с Калиной! Если б он не плелся как инвалид, давно бы уже в погребе сидели! — не унимался отмычка.
Петро тяжело встал, среагировав на имя друга. Рябой не на шутку заволновался. Если здоровяк сейчас всерьез воспримет брошенную Зайцем фразу, то задавит журналиста голыми руками. Рябому тоже может достаться за то, что сюсюкается с новеньким. А Вечному только это и надо. Уберет Рябого — веревки будет вить из Зайца и Петро, отмычками их своими сделает.
Атмосфера в погребе накалялась.
Петро, чуть не зацепив лбом толстую балку, крепящую потолок, направился к Зайцу. Он с силой хватанул того за руку и подтянул к себе:
— Ты Калину не тронь, паскуда. Этот журналист мне жизнь спас, — здоровяк ткнул в сторону найденыша. — Еще раз язык распустишь, по стене размажу.
Петро, словно пушинку, отшвырнул тощего желторотика в сторону и присел перед Алексеем.
— А ты правда видел Семецкого? — почему-то шепотом спросил он.
— Да.
Вечный только громко зацокал языком. Он бросил прямо на пол пустую банку и вытер нож платком.
— И какой он? — продолжал шепотом Петро, заглядывая в глаза журналисту.
— Обычный… — Журналист удивленно хлопал ресницами, не понимая, что от него хотят: — Патронов вот мне дал… А что не так?
— Можно один? — умоляюще посмотрел на него здоровяк и протянул руку.
Алексей достал из рюкзака стандартный «рекордовский» заряд. В скудном свете двух свечей Рябой увидел, как из-под пластикового края гильзы блеснула головка пули. Новенькие совсем. Свинец обычно быстро тускнеет. Здоровяк взял двумя пальцами патрон, осторожно положил его в широкую ладонь и принялся благоговейно его рассматривать.
— А что вам Семецкий? — еще раз спросил журналист.
— Да ты что, не понимаешь?! — не выдержал Заяц, — Семецкий — призрак! Его убил с десяток лет назад Монолит! Просто аномалия Зоны, всплывающая время от времени в ПДА! Ты чего нам тут лапшу на уши вешаешь!
Петро нехорошо посмотрел в сторону бочки, и Заяц тут же заткнулся. Петро умел нехорошо смотреть.
— Я могу доказать, что это не призрак, — сказал вдруг журналист.
Он плавно снял с головы налобный фонарик, покрутил в ладонях и нажал зеленую клавишу на миниатюрном корпусе. Сверху приподнялся экран — не больше чем у сотового телефона. Порезанные, огрубевшие пальцы едва слушались, и Алексей чуть не уронил «Пчелу» на бетонный пол. В последний момент успел подхватить за один из жгутов.
— Смотрите, — позвал, поковырявшись с настройками, Смертин.
Все сгрудились в кучу. Любопытствовал даже Вечный, поглядывая из-за широкого плеча Петро. Экран показывал «молоко», изредка пробиваемое крупной рябью.
— Я же говорил — бред, — победно махнул рукой, отстраняясь, Заяц.
Но тут план начал уменьшаться, на экране появились силуэты сосен, кромка поля, а белое пятно так и осталось на месте. Мало того, из хрипящего динамика было слышно, как кто-то разговаривает с белесой пустотой, а она едва разборчиво отвечает.
«…колько стоит… жи… челов… стринге…» — послышалось Рябому.
Говорят, что зародышу в утробе матери очень комфортно. Он беззаботно плавает в этом приятном теплом пространстве и наслаждается жизнью. Ему ничего не нужно, ничто его не тревожит. Но приходит день, когда подросший младенец встречается с миром. И первая реакция — надрывный и страшный рев. А что еще остается делать, когда тебя лишают счастья?
Пока Семецкий выводил Алексея к группе, на стрингера накатило чувство безопасности, о котором он в Зоне практически забыл. Смертин привык ко всему — к воняющей одежде, к голоду, к постоянной жажде, потому что питьевую воду тут было не всегда просто найти, даже к смерти привык, как бы это глупо ни звучало. Вот только к постоянному чувству опасности и угрозы он так и не смог окончательно привыкнуть. С Семецким идти было хорошо и приятно. Алексей даже осмелился и попросил сталкера вывести его к Периметру. Тот только покачал головой:
— У Зоны на тебя другие планы.
Какие такие планы, Смертин так и не понял, а Семецкий рассказывать не стал.
— Заканчивай работу и вали отсюда подальше, — посоветовал он.
А потом появилась группа Рябого. Алексей не понимал, зачем его снова выталкивают в этот жестокий мир, практически пинками выгоняют к горстке неудачников, которых рано или поздно Зона сожрет.
«Сколько стоит жизнь человека?» — постоянно вспоминал стрингер дурацкую шутку Семецкого.
Будучи совсем молодым и глупым, Алексей наивно полагал, что жизнь бесценна. Закинув на плечо камеру, он понял, что ценой могут стать клочок земли или даже кусок хлеба. А в последнее время Смертин все четче осознавал, что жизнь — всего лишь роскошь. Как дорогая сигара или глоток пятидесятилетнего коньяка. Дана не всем и притом быстро кончается.
Этим утром он встал другим. Скорлупа треснула, и мир вновь обрушился на него всей тяжестью, раздражая зудом немытой кожи, болью в покалеченных ногах, дергающим воспалением верхней десны. Стрингер понял, что, если бы не появился Семецкий, он постепенно превратился бы в бомжа Зоны. Нечто среднее между человеком и животным. То, что ни те ни другие предпочитают не замечать.
Хоть Семецкий и лишил Смертина счастья, но фактически помог ему заново родиться на свет.
«Пора кончать с этой Зоной», — твердо решил для себя стрингер.
А для этого ему всего лишь необходимо доделать свою работу.
В первую очередь Смертин залез в рюкзак и достал камеру. Одному Богу известно, как он умудрился ее сохранить в этой безумной круговерти. Дико хотелось помыться, и Алексей пытался придумать, как же ему это сделать.
Спали все, кроме Петро. Здоровяк развалился на куче тряпья и аккуратно ковырял кончиком ножа в патроне дырку.
— Что делаешь? — спросил, потягиваясь, стрингер.
— Оберег. Это же принадлежало Семецкому, — Петро ловко просунул в отверстие специально заготовленную тесемку, связал узлом концы и повесил на шею.