Ее не удивляло то, что Ливия посетила выставку, но почему молодая женщина солгала? Она сказала им, что ездила в Нанси, но когда Франсуа попросил ее описать свой день, поведала, что была только на площади Станислава и в музее, где были собраны произведения Школы Нанси [70] . Она подробно описала стеклянные изделия Эмиля Галле и братьев Даум, инкрустированную мебель Мажореля и с особенным восторгом мозаичные витражи Жака Грюбера, поэтичность которых больше всего тронула ее душу. У Франсуа был удовлетворенный вид учителя, слушавшего примерную ученицу.
«Зачем намеренно о чем-то умалчивать, если человеку нечего скрывать? — думала Элиза, вертя в руках афишу и билет, словно они могли выдать ей свой секрет. — Для чего нужно было так тщательно их прятать?»
Она аккуратно положила их на место под сукно. Оглядевшись, она убедилась, что не оставила здесь следов своего пребывания.
У нее была только одна возможность все выяснить: когда невестка снова отправится на очередную свою так называемую прогулку, нужно будет проследить за ней, и она ни секунды не сомневалась в результате.
Она должна была почувствовать удовлетворение от того, что оказалась права, но, открывая дверь, Элиза заметила, как дрожит ее рука.
Комната отеля выходила окнами на узкий мрачный двор с облупившимися стенами. Занавеска неопределенного цвета, который когда-то был зеленым или голубым, немного приглушала холодный январский свет. В углу возле умывальника висело полотенце. Из крана капала вода. Вытянувшись в одежде на кровати, единственном месте, где можно было комфортно расположиться, учитывая тесноту комнаты, сцепив руки на затылке, Андреас слушал, как капли воды бьются об раковину со следами ржавчины.
Время от времени скрежет стула об пол, надрывный кашель в соседней комнате напоминали ему, что он не один на белом свете. Когда кто-то открывал воду, трубы жалобно гудели.
Андреас распахнул окно, чтобы прогнать запах затхлости и плесени, пропитавший стены. Он жил здесь уже около месяца и, несмотря на все его усилия, избавиться от этого запаха не удавалось. Из-за своей неподвижности он напоминал себе надгробный памятник в виде лежащей фигуры. Молча глядя в потолок, он ждал ее. Он был готов ждать ее часы, дни, месяцы напролет, хоть целую жизнь.
По сути, что ему было о ней известно? Так, малозначительные детали, из которых складывался смутный образ, словно персонаж театра теней. Он знал, что она любила смотреть, как горят спички, пока те не обжигали ей пальцы; что она всегда распутывала волосы руками; что красный цвет был ее талисманом; и что она грызла ногти, как непослушный ребенок. Он знал, что одна ее бровь чуть изогнутее другой, что ее пристальный взгляд затуманивается, когда она заговаривает о родном доме как о чем-то, к ней не относящемся, сиплым голосом, придававшим ее словам иной смысл. Андреас словно прикасался к шершавым камням этого города, где у львов были крылья, слышал, как хлопали на ветру простыни, развешанные между домами, видел красную лодку, причалившую у ступенек, которые покрывали водоросли и мох… Он знал, что она всегда снимала обручальное кольцо, прежде чем прийти к нему.
И еще он знал, что она опоздает. Она никогда не приходила вовремя, будто никакие часы не должны были вмешиваться в то, что она называла свободой. Она войдет в эту убогую комнату с улыбкой на губах, и он уже не будет видеть ободранных обоев, дешевых шершавых простыней и одеяла в пятнах. Настенный светильник в виде стеклянных цветов больше не будет слепить своим жестковатым светом. Перламутровая кожа ее щек, обнаженная шея в вырезе блузки откроют для него совсем другие краски. Солнечный свет ее родного города навсегда пропитал ее тело.
Совсем скоро они останутся без одежды. Они не хотели терять время на раздевание друг друга. Игры соблазнения были не для них. В их взглядах отражалось страстное желание, лишенное каких-либо уловок, жадность, затмевавшая все другие чувства, голод, попиравший условности, комплекс вины и стыд.
Стоя перед ним, она примется его разглядывать. Всегда один и тот же ритуал. Быть может, она опасалась, что он изменился с момента их последней встречи? Она как-то сказала ему, что, если он изменит ей, следы от рук других женщин проявятся на его теле, как симпатические чернила под воздействием тепла. Он будет стоять прямо, пытаясь держаться непринужденно, забыв о том, что нет ничего более неприятного, чем дерзкий взгляд, который смотрит на тебя в упор.
Он, в свою очередь, будет смотреть на ее высокую и полную грудь, нежно-розовые соски, затвердевшие от холода, талию и бедра, на это безукоризненное тело, безжалостно напоминавшее ему о себе. Он вспомнит о вздувшейся коже на своей ноге, об уродливых переплетениях шрамов на плече, словно выжженных каленым железом.
Он снова вспомнит о войне, и в глазах замелькают вспышки. Ослепительно яркий свет. Залпы «катюш» освещают горизонт. Смрад от сгоревших тел. Вопли раненых, пытающихся обеими руками удержать свои внутренности, вываливающиеся на белый снег. Он на мгновение закроет глаза, чтобы прогнать эти образы усилием воли. Зачем об этом думать здесь, сейчас? Возможно оттого, что мгновения, проведенные возле нее, тоже не были лишены ярости. Когда она впервые касалась губами его рук, он не оттолкнул ее, как других женщин, которых стремился забыть уже в тот момент, когда они отдавались ему, и безжалостный путь ее поцелуев проходил через все его раны.
Он почувствует, как ускорится его пульс, когда она возьмет в руку его пенис. Он вздрогнет, словно наэлектризованный, прерывисто дыша. Одной-единственной лаской, прикосновением пальцев она могла вызвать в нем бурю чувств.
Он сожмет кулаки, чтобы не дотрагиваться до нее. Теперь он хотел, чтобы она знала о власти, которую имеет над ним. В первый раз она ни о чем не просила, ни к чему не побуждала. Он обладал ею, как любой другой мужчина стремится обладать женщиной, проникая в нее. Когда она испытала оргазм, он почувствовал, как ее внутренние мышцы охватывают его, увлекая в бездну, и их тела содрогались еще несколько минут.
Тем не менее, несмотря на возбуждение их тел, выступивший соленый пот на коже, он осознавал, что она остается недосягаемой, и решил, что ей тоже нужно познать силу этого влечения. Он не хотел в одиночестве переживать драму их любви.
Поэтому, как и каждый раз, он будет ждать, пока она сама сделает первый шаг. Она, раскрыв ладонь, прижмет руку к его груди там, где бьется сердце, чтобы он ощущал контуры каждого ее пальца. Она вопьется ногтями в его кожу. Одной рукой он обнимет ее за талию. Она встанет на цыпочки и прижмется к нему, оставляя на нем неизгладимый след от своего тела.
Ароматы их дыханий смешаются, они упадут на кровать. С беспокойной горячностью он будет целовать ее шею, округлые плечи, потом губы скользнут к груди, роскошной и возбужденной, и ее кожа будет пахнуть персиком, жасмином и пряностями. Она выгнется, чтобы принять его в себя, и с этой секунды в мире будет существовать только она, ее опьяняющие раскрытые бедра, малиновые губы, бархатные прикосновения, мускусная влажность, переливчатые отблески ее глаз.