* * *
В подъезде Галины Николаевны Нюра отряхнула свой красивый, с яркими бирюзовыми узорами, зонтик, сложила его и вошла в лифт. Хотя Галина Николаевна жила на втором этаже, Нюра всегда поднималась к ней в лифте, она вообще никогда не пренебрегала теми благами, которые можно было выколотить у жизни, а уж тем более теми, что доставались даром. Перед дверью, обитой черным дерматином, она тщательно вытерла ноги о тряпку, которую собственноручно после каждой уборки постилала, и нажала на кнопку звонка.
За дверью зашлепали тапочки, и какая-то чужая женщина долго возилась с замком, приговаривая низким хрипловатым голосом: «Сейчас... минуту... Свинство какое-то...» Наконец дверь открылась, и Нюра увидела в коридоре девочку. Девочка была в ситцевой косынке и веселом фланелевом халатике Галины Николаевны.
– Я смотрю, туда – не туда попала? – удивляясь, спросила Нюра.
– Туда, туда... – сказала девочка низким женским голосом. – Ну заходите, холодно...
В коридоре девочка принялась раздевать Нюру, чего никогда никто еще не делал, даже собственная Нюрина дочь Валя, и этим привела ее в еще большее недоумение.
– Ой, да спасибо, да не надо, – смущаясь, приговаривала Нюра, а сама прикидывала: кем может приходиться Галине Николаевне эта девочка, так свободно чувствующая себя в хозяйском халатике? «Должно быть, внучатая племяшка из Торжка», – наконец сообразила она и вспомнила, что вроде когда-то уже видела эту девочку, лицо знакомое.
– А я по уборке, – сказала Нюра.
– А я знаю, – просто сказала девочка. – Вы – Нюра... Пойдемте, мне велено вас завтраком накормить.
У нее было хорошее лицо с доверчивым выражением ничего не понимающего в жизни ребенка. Вот только мелкие веснушки портили. «Может, израстется», – с сочувствием подумала о ней Нюра. Впрочем, на кухне, где было посветлее, стало видно, что девочка постарше, чем показалось Нюре сначала. Можно ей было дать теперь и восемнадцать, пожалуй... Она быстро нарезала сыр, колбасу, хлеб, разбила на сковородку четыре яйца. «Племяшка... – подумала Нюра, принимаясь за еду. – Ихняя порода – кормить не жалея».
– Я забыла, вам наливку когда давать? Сейчас?
– Не, эт в обед! А то разморит, – охотно объяснила Нюра. – А что там?
– Рябиновка... – Девочка подняла бутыль повыше, и жидкость заколыхалась в ней тяжелым кроваво-розовым телом. – Дядя Володя делал.
– А ты племяшка будешь?
– Нечто вроде, – как-то неопределенно ответила она. – Так наливать?
Нюра полюбовалась на полную бутыль, помедлила, изображая озабоченность предстоящей уборкой... На самом деле это было то непредвиденное благо, которое случайно, в спешке обронила жизнь, и не поднять это благо было преступлением.
– Ну, плесни чуть... – разрешила Нюра.
Заедая рябиновку толстым бутербродом и чувствуя, как знакомо согревается веселым теплом выпитого душа, Нюра неожиданно поделилась:
– Сейчас в метро мужик какой-то замуж звал. Вы, грит, очень мне подходящая, мне лицо ваше нравится. – Доброе, грит, лицо...
Девочка села напротив Нюры, подперла подбородок сцепленными в кулак руками и серьезно уставилась на Нюру, подалась к ней детски доверчивым лицом.
– Приличный человек? – спросила она.
– Прили-ичнай! – подхватила Нюра, довольная, что ее слушают так кротко и внимательно. – В кроличьей шапке, пальто тако солидное... Молодой еще мужчина, наверно, и шестидесяти нет.
– А что он – вдовец, разведенный?
– Вдовец, вдовец... – подхватила Нюра. – Жена в прошлом году померла, а дети уже взрослые... – Ей все приятнее было говорить с этой девочкой, которая слушала ее не перебивая, смотрела серьезно теплыми карими глазами и вставляла замечания сочувственно и в самую точку. – Хозяйство у него на Клязьме... Дом, куры, индюки, поросенок есть... Замучился, грит, с хозяйством, женщина нужна хорошая, работящая... А я, грит, вижу – лицо у вас доброе.
– Ну и что же вы, Нюра, согласились?
– Не-е! – весело усмехнулась Нюра, хрустя огурчиком. – Ишь чего! Мне одной-то спокойней. Сын, Коля, уже техникум кончает. Дочка поваром в столовой... Сама себе я начальник. И все.
– Жалко... – задумчиво сказала девочка, и вид но было по лицу, что она даже огорчилась за Нюру. – Он одинок, вы одиноки. Даже адреса не оставили?
– Не! – так же задорно-весело воскликнула Нюра. – Да я с им всего три остановки ехала...
Она вдруг совсем некстати вспомнила вчерашний разговор с Валькой на кухне, когда дочь, поеживаясь и пряча от матери глаза, неожиданно расплакалась и сказала, что беременна, уже второй месяц, а Сережка и не заговаривает о свадьбе... Нюра поначалу от этой интересной новости даже затрещину Вальке влепила, а ночью все ворочалась, ворочалась, так и эдак прикидывала и решила, наконец, что в воскресенье пойдет к Сережке домой, потолкует с матерью. А то детей строгать они все мастера, пусть человеком себя покажет.
В прихожей позвонили. Это вернулась из магазина Галина Николаевна. Нюре из-за стола было видно, как в прихожей девочка снимает с нее пальто.
– Лина, я купила ваши любимые сырки с изюмом, – устало сказала Галина Николаевна девочке.
– Начинается беготня по гастрономам в поисках мифических «любименьких» деликатесов, придуманных дядей Володей, – сварливо ответила на это девочка, – хотя на самом деле я могу сено жевать.
– И все это вместо одного слова, – укоризненно заметила Галина Николаевна.
– Спасибо, спасибо, – ничуть не смущаясь замечанием, девочка чмокнула ее в щеку и подала тапочки. – Нюра пришла. Она сейчас в метро чуть не вышла замуж, хотя ей предлагал это приличный человек в кроличьей шапке и с поросенком.
– Поросенок-то дома у него! – крикнула Нюра из кухни. – Рази ж он в метро с поросенком ехал!
Она была уязвлена перевоплощением девочки из внимательной, деревенски доверчивой собеседницы в столичную насмешницу.
– Здравствуйте, Нюра, – сказала Галина Николаевна, войдя в кухню. – Ешьте, ешьте, не торопитесь. Сегодня немного работы – полы натереть, ванну вымыть и простирнуть кое-что.
– Окна мыть не будем? – спросила Нюра.
– Нет, – морщась от головной боли, сказала Галина Николаевна. – Такая мерзкая погода... смысла никакого... Линочка, детка, принесите мне тройчатку из спальни. Невыносимо болит голова.
«Чего это она ей выкает? – подумала Нюра. – Чудно все у этих артистов...»
Галину Николаевну Нюра уважала и немного робела перед ней. Ей нравилось, что та не заискивает, не называет ее «Нюрочка», как другие клиентки, не торгуется при расчете, а бывает, что и надбавит. Вообще гордая панская кровь – Галина Николаевна была по матери полькой – сказывалась во всем: в манере держать голову, чуть откинув, всматриваясь в собеседника дальнозоркими глазами, в походке, в статной, отлично для ее возраста сохранившейся фигуре. В прошлом Галина Николаевна была актрисой и, может быть, потому говорила всегда чуть приподнятым, слегка драматическим голосом. Правда, после смерти Владимира Федоровича она сильно сдала, замучили головные боли, замучила тоска. Шутка сказать – сорок три года они с мужем прожили! И уже видно было, сильно было видно, что ей под семьдесят.