Она обежала взглядом комнату, ища другую дверь, через которую можно было бы незаметно выйти.
Но вдруг глаза ее округлились от ужаса.
Перед ней зашевелилась обивка стены. Она услышала, как в замочной скважине щелкнул ключ. Потайная дверь медленно отворилась, и в комнату вошли трое мужчин, ее преследователи.
В том, который шел впереди, она без труда узнала брата короля.
Распахнув свой плащ, в который он кутался, чтобы не быть узнанным, он щелчком расправил на груди кружевное жабо. Он не сводил глаз с Анжелики, и его маленький рот с красными губами растянулся в холодной улыбке.
— Великолепно! — воскликнул он писклявым голосом. — Лань попалась в западню. Но какая была погоня! Сударыня, вы можете гордиться своей резвостью.
Анжелика призвала на помощь все свое хладнокровие и, хотя ноги у нее подкашивались, даже сделала реверанс.
— Так это вы, ваше высочество, так напугали меня? А я-то подумала, что это какие-то злодеи или воры с Нового моста пробрались в Лувр, чтобы ограбить кого-нибудь.
— О, мне случалось ночью на Новом мосту разыгрывать грабителя, — самодовольно ответил Филипп Орлеанский, — и никто не может сравниться со мной в ловкости, когда я срезаю кошельки или протыкаю брюхо какого-нибудь богатого горожанина. Не правда ли, дорогой?
Он повернулся к одному из своих спутников, и, когда тот приподнял шляпу, Анжелика узнала шевалье де Лоррена. Не отвечая, фаворит его высочества приблизился и вытащил из ножен свою шпагу, на которую от камина упал красный отблеск.
Анжелика пристально вглядывалась в третьего преследователя, который держался немного в стороне.
— Клеман Тоннель, — проговорила она наконец, — Друг мой, что вы здесь делаете?
Лакей низко поклонился.
— Я на службе у его высочества, — ответил он.
И добавил, повинуясь привычке:
— Да простит мне госпожа графиня.
— Охотно прощаю, — сказала Анжелика, с трудом удерживаясь от нервного смеха. — Но зачем у вас в руке пистолет?
Бывший дворецкий смущенно посмотрел на свое оружие, но все же подошел ближе к кровати, у которой стояла Анжелика.
Филипп Орлеанский выдвинул ящичек столика на одной ножке, что стоял у изголовья кровати, и достал оттуда стаканчик, до половины наполненный какой-то черноватой жидкостью.
— Сударыня, — сказал он с пафосом, — вы должны умереть!
— В самом деле? — прошептала Анжелика.
Она смотрела на этих троих мужчин, стоявших перед нею, и ей казалось, будто она раздваивается. Где-то в глубине ее существа обезумевшая женщина ломала себе руки и кричала: «Сжальтесь, я не хочу умирать!» — а другая женщина трезво размышляла: «Право, у них смешной вид! Все это просто глупая шутка!»
— Сударыня, вы вели себя с нами вызывающе, — продолжал Филипп Орлеанский, и нетерпеливая гримаса искривила его рот. — Вы умрете, но мы великодушны и предоставляем вам право выбора: яд, меч или пуля.
От яростного порыва ветра сотрясалась дверь, клуб едкого дыма вырвался из камина в комнату. Анжелика вскинула голову, с надеждой прислушалась.
— Нет, никто не придет, никто не придет! — усмехнулся брат короля. — Эта кровать — ваше смертное ложе, сударыня. Она приготовлена для вас.
— Но что я вам сделала, наконец? — воскликнула Анжелика, чувствуя, как от страха на висках ее выступил пот. — Вы говорите о моей смерти как о чем-то естественном, неотвратимом. Но я не могу согласиться с вами. Даже самый страшный преступник имеет право узнать, в чем его обвиняют, и защищаться.
— Самая искусная защита не отменит смертного приговора, сударыня.
— Ну что ж, если я должна умереть, то хотя бы скажите мне, почему, — с горячностью настаивала Анжелика. Ей нужно было любой ценой выиграть время. Юный принц бросил вопрошающий взгляд на своего дружка.
— Вообще-то, поскольку через несколько минут вас уже не будет в живых, я не вижу причины быть с вами излишне бесчеловечным, — проговорил он сладким голосом. — Сударыня, вы не так уж несведущи, как утверждаете. Вы великолепно догадываетесь, чей приказ привел нас сюда.
— Приказ короля? — воскликнула Анжелика с притворной почтительностью.
Филипп Орлеанский пожал хилыми плечами.
— Самое большее, на что способен король, — это засадить в тюрьму тех, зависть к кому в нем разжигают. Нет, сударыня, это приказ не его величества.
— Но кто же еще может приказать брату короля?
Принц вздрогнул.
— Я нахожу, что вы слишком дерзки, сударыня, так разговаривая со мной. Вы меня оскорбляете!
— А я нахожу, что вы, вся ваша семья слишком обидчивы, — ответила Анжелика с яростью, которая подавила в ней страх. — Вам оказывают почести, вам угождают, а вы оскорбляетесь, потому что тот, кто принимает вас, кажется вам богаче, чем вы. Вам преподносят подарки — какая дерзость! Вам недостаточно низко поклонились — опять дерзость! Не хотят, разоряя государство, выпрашивать милостыню, жить с протянутой рукой, как живет весь ваш придворный птичник, — оскорбительное высокомерие! Честно, до последнего су платят налоги — вызов! Вы просто сборище мелочных людишек, вы, и ваш брат-король, и ваша мать, и все ваши бесчестные предатели-родственники: Конде, Монпансье, Суассон, Гиз, Лоррен, Вандом…
Задохнувшись, Анжелика остановилась.
Приподнявшись на своих высоких каблуках, словно задиристый молодой петух, задетый за живое, Филипп Орлеанский взглянул на шевалье де Лоррена:
— Вы когда-нибудь слышали, чтобы с такой оскорбительной неучтивостью отзывались о королевской семье?
Лицо шевалье де Лоррена исказила жестокая улыбка.
— Брань не убивает, ваше высочество. Итак, сударыня, пора кончать.
— Но я хочу знать, почему я умираю, — продолжала настаивать Анжелика.
И торопливо добавила, решившись на все, лишь бы выиграть несколько минут:
— Из-за мессира Фуке?
Филипп Орлеанский удовлетворенно улыбнулся.
— О, память вернулась к вам? Значит, вам известно, почему мессиру Фуке так необходимо ваше молчание?
— Я знаю лишь одно: несколько лет назад я сорвала заговор, целью которого было — уничтожить, отравить вас лично, ваше высочество, а также короля и кардинала. И теперь я горько сожалею об этом, сожалею, что мессиру Фуке и принцу Конде не удалось выполнить своих намерений.
— Итак, вы во всем признаетесь?
— Мне не в чем признаваться. Предательство этого лакея позволило вам узнать то, что знала одна я и что я доверила своему мужу. Некогда я спасла вам жизнь, ваше высочество, и вот ваша благодарность!
Тень колебания промелькнула на женственном лице юноши. Эгоист по натуре, он был особенно чувствителен ко всему, что касалось его особы.