Как раз в это время под вой и гром
Трех колдунов на площади жгли.
И все трое подряд Прибыли в ад.
Один был весь посинелый лицом,
Другой был с лицом чернее земли,
А третьего звали Пейрак.
И пусть мне поверит честной народ,
Что каждый был уродом урод.
И были три этих гнусных персоны,
Хоть и мужчины, а с виду горгоны,
Весь ад напугали, и черная стая,
Крылья раскрыв, улетела, стеная.
А сатане одному сполна
За красоту награда дана.
Анжелика взглянула на подпись: «Клод Ле Пти, Отверженный поэт».
Горько усмехнувшись, Анжелика скомкала листок. «Этого я тоже убью», — подумала она.
«Жена должна следовать за своим мужем», — сказала себе Анжелика, когда взошла заря и над колокольнями Парижа распахнулось чистое, радужное небо.
Да, она пойдет туда. Она будет следовать за ним до конца. Только надо быть осторожной, не выдать себя, иначе ее могут схватить. Но вдруг он ее все же увидит, узнает…
Со спящим Флоримоном на руках Анжелика спустилась вниз и постучалась к вдове Кордо, которая уже разжигала огонь в очаге.
— Можно, я оставлю его вам на несколько часов, матушка Кордо?
Старуха повернула к ней свое печальное лицо колдуньи.
— Положите его на мою кровать, я присмотрю за ним. Так будет по справедливости, бедный мой ягненочек! Палач займется отцом, а палачиха позаботится о сыне. Идите, идите, доченька, и помолитесь многострадальной деве Марии, пусть она поддержит вас в вашем горе.
С порога она крикнула Анжелике вдогонку:
— А на рынок можете не ходить. Когда вернетесь, поедите у меня.
Анжелика с трудом нашла силы поблагодарить старуху, сказав, что ей ничего не нужно, что у нее нет аппетита. Та покачала своей косматой головой и, бормоча что-то себе под нос, ушла в дом.
***
Словно сомнамбула, Анжелика вышла из ворот Тампля и побрела в сторону Гревской площади.
Туман над Сеной еще только начинал рассеиваться, но в дымке уже вырисовывался красивый ансамбль ратуши, выходивший на большую площадь. Было очень холодно, но, судя по голубому небу, день обещал быть солнечным.
На другом конце площади, на каменном цоколе, возвышался большой крест, а рядом — виселица, на которой покачивалось тело повешенного.
Народ уже начал собираться, и все толпились вокруг виселицы.
— Это мавр, — говорили в толпе.
— Да нет же, это тот, второй. Его повесили еще на рассвете. Когда колдуна привезут на тележке, он его сразу увидит.
— Но у него же совсем черное лицо.
— Это потому, что его повесили. Впрочем, оно и до этого было синим. Ты знаешь песенку?
Кто-то начал напевать:
Один был весь посинелый лицом, Другой был с лицом чернее земли, А третьего звали Пейрак. . . . .
А сатане одному сполна За красоту награда дана.
Анжелика зажала ладонью рот, чтобы сдержать готовый вырваться крик. В страшном раскачивающемся трупе с распухшим лицом и высунутым языком она узнала саксонца Фрица Хауэра.
Какой-то мальчишка-оборванец взглянул на нее и, смеясь, сказал:
— О, сестричка уже в обморок падает? Что же с ней будет, когда начнут поджаривать колдуна?
— Говорят, женщины к нему липли, словно мухи к меду.
— Еще бы! Он же был богаче самого короля!
— А все свое золото он добывал с помощью всякой чертовщины!
Анжелику била дрожь, и она судорожно куталась в свою накидку.
Толстый колбасник, стоявший на пороге лавки, добродушно сказал ей:
— Вам бы уйти отсюда, доченька. Этот спектакль не для женщины, которая собирается рожать.
Анжелика упрямо покачала головой.
Взглянув на ее бледное лицо и огромные блуждающие глаза, колбасник пожал плечами. Он уже не раз видел, как несчастные женщины бродят вокруг виселиц и плахи, и привык к этому.
— А казнь будет здесь? — спросила Анжелика беззвучным голосом.
— Смотря на какую казнь вы пришли. Я знаю, что сегодня утром перед Шатле должны повесить какого-то газетчика. Но если вас интересует колдун, так это здесь, на Гревской площади. Вон видите там костер?
Костер был приготовлен еще дальше, почти у самой Сены. Огромная куча хвороста, из которой торчал столб. К столбу была приставлена лесенка.
В нескольких метрах от костра находился эшафот, где обычно отрубали головы. Сейчас на нем стояли скамьи, и первые зрители, купившие жетоны, уже начали рассаживаться.
Ледяной ветер, налетавший время от времени, осыпал разрумянившиеся от мороза лица снежной пылью. Какая-то старуха пришла погреться под навес колбасника.
— Зябко сегодня, — проговорила она. — Я бы с удовольствием никуда не пошла, а торговала бы себе на рынке рыбой и грелась у жаровни, да вот обещала сестре принести кость колдуна — от ревматизма.
— Говорят, помогает.
— Да. Цирюльник с Мыльной улицы обещал растолочь ее с масличным маком, говорит, лучше средства не сыскать.
— Но раздобыть кость будет нелегко. Мэтр Обен потребовал, чтобы охрану удвоили.
— Конечно, этот шакал, это чертово отродье хочет урвать себе лучшие куски! Но палач он или не палач, а надо по справедливости, чтобы всем досталось, — злобно осклабилась старушка, отчего стали видны ее гнилые зубы.
— Пожалуй, у Собора Парижской богоматери вам скорее удастся заполучить хотя бы клок от его рубахи.
Анжелика почувствовала, как спина ее покрылась холодным потом. Она совсем забыла о первом этапе этой чудовищной церемонии: о публичном покаянии на площади Собора Парижской богоматери.
Она бросилась бежать в сторону улицы Ножовщиков, но густая толпа, бурлящим потоком стекавшаяся на площадь, не давала ей пройти, увлекала назад, за собой. Нет, никогда, никогда не добраться ей до площади Собора Парижской богоматери!
Толстый колбасник покинул свой пост в дверях лавки и подошел к ней.
— Вы хотите попасть к Собору Парижской богоматери? — сочувственно спросил он тихим голосом.
— Да, — пробормотала Анжелика. — Я совсем забыла… я…
— Послушайте, вот что вам надо сделать. Перейдите площадь и спуститесь к винной пристани. Там попросите какого-нибудь лодочника переправить вас в Сен-Ландри. Через пять минут вы будете у Собора Парижской богоматери, с задней стороны.
Она поблагодарила его и снова бросилась бежать. Колбасник дал ей правильный совет. Какой-то лодочник за несколько мелких монет посадил ее в свою посудину и, взмахнув три раза веслами, доставил на фруктовую пристань Сен-Ландри. Анжелика кинула взгляд на деревянные дома на сваях, под стенами которых находилась свалка гниющих фруктов, и в памяти ее возникло то светлое утро, когда Барба сказала ей: «Там, перед ратушей, Гревская площадь… Я один раз видела, как там жгли на костре колдуна…»