Последний раз сверкнула Луна, проходя последние фазы, к затмению. Я точно помнил, что все произошло именно тогда, во время последней прогулки к Зеленому Фарфоровому Дворцу — как раз когда наступило время, которое элои называли Черные Ночи. Время затмения Луны, когда вылезали из своих подземных тоннелей морлоки. Как же глуп я был и неосмотрителен, решив идти вместе с Уиной в эту опасную вылазку!
Ничего, думал я, теперь этого не повторится, я твердо решил исправить ошибки прошлого, пусть даже ценой жизни.
Машина вздрогнула и начала тормозить. Меня тут же захлестнул солнечный свет. Стрелки хронометров остановились, отсчитав роковую дату: 292495940-й день Истории. Год 802701-й, в который я потерял Уину.
Я сидел на все том же знакомом склоне холма, заслонясь от яркого солнца козырьком ладони. Но так как стартовал я в этот раз из сада, а не из лаборатории, машина оказалась ярдов на двадцать дальше от поляны с рододендронами. За моей спиной высился знакомый профиль Белого Сфинкса, с жестокой усмешкой взиравшего на этот мир. Бронзовые двери пьедестала были покрыты толстым слоем патины, со следами вмятин, — это я пытался прорваться к украденной морлоками Машине. На траве оставались следы полозьев, которые вели к пьедесталу.
Интересно — получалось — она сейчас там. Вторая машина времени. Из другого витка Истории.
Свинтив рычаги, я отправил их в карман и спешился. Положение солнца указывало на то, что сейчас примерно три часа пополудни, воздух был влажным и теплым, почти как в тропиках.
Осматриваясь, я прошелся на пол мили в юго-восточном направлении, к самому краю того, что называлось Ричмонд Хилл. Во время оно здесь была Терраса, откуда открывался великолепный вид на реку и поля за ней. На долину Темзы. Последние остатки фасадов строений изгрызли корни, трава и мох, но вид открывался отсюда по-прежнему великолепный.
Та же скамейка из желтого металла отыскалась здесь, тронутая рыжей ржавчиной, подлокотники изображали каких-то неведомых химер из давно забытых мифов. И крапива с громадными листьями удивительного золотисто-коричневого цвета, уже заняла место, так что мне пришлось согнать ее — она не жалилась.
Сидя на скамье, и поглядывая на солнце, медленно и неуклонно стремящееся к Западу, бросая лучи сквозь развалины и росистую зелень. Парило. Угадывалась сонная красота «несравненной долины Темзы», как сказал о ней поэт. Серебряная тесьма реки несколько отодвинулась вдаль, кое-где изменились излучины, и река стала более прямой, вытянувшись от Хэмптона до Кью. Долины от этого стали шире. Таким образом, Ричмонд словно бы стал выше, отодвинувшись примерно на милю от воды. Мне показалось, я узнаю очертания острова Гловера — бугорок деревьев в центре старого русла. Питершамские луга почти не изменились, разве что спустились еще ближе к реке, и наверное. Уже не были такими топкими.
Развалины великого века строений присутствовали повсеместно остатками парапетов и высоких колонн, элегантных и заброшенных. Они точно кости торчали из кладбища густой растительности. Повсюду высились громадные скульптуры, столь же прекрасные и столь же загадочные, как Сфинкс, гордо устремив взор над растительностью, как бы непричастные к этому миру. Повсюду виднелись остатки вентиляционных шахт — следы пребывания морлоков. И громадные чаши цветов со сверкающими белыми лепестками и сияющими листьями. Не в первый раз сей ландшафт, с его необычными и прекрасными бутонами в его цветении, в цвету и его пагоды и куполами рассеянными среди буйной живописной растительности напомнили мне Королевские Ботанические Сады в Кью, запущенные и дикие, наступающие на Англию, точно иноземный захватчик.
На горизонте я заприметил здание, на которое не обратил внимания прежде. Оно почти терялось в тумане на северо-западе, в направлении Виндзора. Деталей отсюда, конечно, было не разглядеть.
А к Бэнстиду простирались заросли, рощицы и холмы да леса, среди которых нет-нет, да проблескивала гладь озера или пруда — такие знакомые мне пейзажи! Именно в том направлении — милях в двадцати отсюда находился Зеленый Фарфоровый Дворец. Вот они, знакомые башенки. Впрочем, людям в моем возрасте уже не стоит полагаться на глаза, когда речь идет о таких расстояниях. Именно туда направились мы с Уиной. Я точно помнил — тот, ранний "я"!
Милях в десяти на моем пути встал широкий лес, который никак нельзя было обойти — ни справа, ни слева. Он был таким темным, что даже днем производил мрачное впечатление. Взяв Уину на руки, я двинулся сквозь него, надеясь, что вскоре солнечный свет пробьется сквозь кроны. Но по возвращении из фарфорового дворца нас обступили тени.
Тогда я сам чудом спасся, что же касается бедняжки Уины…
Хватит, напомнил я себе, ведь я пришел все исправить.
Еще было рано пускаться в ту сторону — сумерки не опустились на землю. Я был безоружен, но пришел сюда вовсе не для того, чтобы сражаться с морлоками — а лишь для того, чтобы спасти Уину. Рассчитывая при этом лишь на собственные кулаки и интеллект.
Машина времени бросалась в глаза, здесь, посреди склона, блистая своими медно-никелевыми частями. И, хотя она мне больше была не нужна, я все же решил спрятать ее напоследок, чтобы какой-нибудь морлок не отправился на ней в прошлое. Для этого пришлось оттащить аппарат в сторону, к густым кустами, на всякий случай прикрыв ветками и листьями. Этот было не так-то легко, и я несколько взмок, выполняя задачу, — полозья глубоко врезались в сырую землю.
Передохнув немного, я стал подниматься по холму в направлении Бэнстида.
Уже через сотню ярдов до меня донеслись голоса. Я замер — но вскоре расслабился, это были не морлоки. Певучие, такие человеческие голоса — милая болтовня элоев. Они резвились на лужайке маленькие, как дети, и такие похожие друг на друга, что нельзя было сразу понять, какого они пола.
В тот раз они подбегали ко мне без страха. Скорее с любопытством, как пасущиеся на лугу козочки, смеялись и что-то лопотали на своем птичьем языке.
На этот раз в их поведении была некоторая осторожность, даже подозрительность. Я улыбнулся, протягивая им руки, желая показать, что совершенно безобиден, как и они. Однако тут же вспомнил причину такого отношения — ведь этот была не первая наша встреча, и они уже успели познакомиться с моим нравом. Я проявил его после пропажи машины времени.
Я не стал им навязываться, и элои обежали меня, точно овечки, устремляясь к кустам рододендрона — вскоре их лопотание стало отдаленным и неразборчивым.
И я устремился к лесу. Всюду я натыкался на те же колодцы, ведущие в подземный мир морлоков. Из них доносился настойчиво-зловещий рокот «тук-тук-тук» — их машин.
Я понемногу остывал к этому миру, первоначальное восхищение проходило, как и тогда. Единственное, пусть ограниченное существо, питавшее ко мне симпатию, была Уина, которой я случайно спас жизнь. Но я не стал тогда сентиментальничать у камина, рассказывая историю своим приятелям. Уина так и оставалась призраком, воспоминанием — и ничем больше. Но теперь воспоминания о ней прибавляли мне сил с каждым шагом.