— Вы промокли до нитки, — сказала она грустно.
— Дождь идет с самого утра, а я скакал без остановки.
Она позвонила и вызвала слуг.
— Я прикажу подать горячий ужин. Надо разжечь камин. Почему вы мне не сообщили о своем возвращении, Филипп? Ваши комнаты еще не закончены. Я не ожидала, что вы так быстро приедете. Я думала, что будет достаточно времени для перестановки.
Он стоял, широко расставив ноги, как будто не слыша ее слов.
— Я слышал, что ваш сын погиб.
За этими словами последовало напряженное молчание.
— Он так мечтал о море, — продолжал Филипп, — и вот его мечта исполнилась. Я знаю — Средиземное море бескрайнее, голубое, золотое по краям, словно королевский штандарт. Это достойный саван для маленького певца.
Анжелика расплакалась. Ее слезы смутили Филиппа. Он положил ей руку на голову.
— Вы боялись, что его развратят. Смерть спасла его от позора. У каждого своя судьба. Он радовался жизни, у него была любящая мать…
— Я никогда не уделяла ему достаточного внимания, — терла Анжелика заплаканные глаза.
— Но вы же любили его. Вы подарили ему то, в чем он нуждался, — уверенность в вашей любви.
Анжелика слушала его с каким-то смутным беспокойством.
— Филипп! — вдруг воскликнула она. — Вы хотите уверить меня, что вы уехали из армии и проскакали целый день только ради того, чтобы утешить меня?!
— Это не единственная глупость, которую я совершаю ради вас. Я привез вам подарок.
Он вытащил из кармана потертую кожаную сумочку, открыл ее и вынул ожерелье, состоящее из золотой цепи с прикованными к ней тремя дисками червонного золота, на которых сияли два неограненных рубина и огромный изумруд. Весь этот великолепный ансамбль был так грубо обработан, что скорее подходил для кого-нибудь попроще.
— Это фамильное украшение женщин из рода дю Плесси де Бельер, носится оно на груди. В течение столетия оно придавало мужество женщинам нашего рода. И оно достойно женщины, которая не пожалела жизни своего сына на благо страны.
Он подошел к Анжелике и повесил ей украшение на шею.
— Филипп, — изумилась Анжелика, — Что это значит?
Разве вы не помните условий нашего спора в тот день на ступеньках Версаля?
— Я все хорошо помню, сударыня, вы выиграли.
Филипп раздвинул локоны на голове Анжелики и запечатлел на ее затылке долгий поцелуй. Она не шевелилась. Он приподнял ее голову и заглянул ей в лицо. Она плакала.
— Не надо плакать, — сказал он, привлекая ее к себе. — Я приехал, чтобы осушить ваши слезы, а не заставлять проливать их. Я и раньше не мог спокойно переносить их. Черт побери, вы великая женщина!
Совсем обезумевшая от любви, Анжелика повторила:
— И это ваше ожерелье…
Итак, он любит ее!
Она взяла в руки его лицо и нежно посмотрела ему в глаза.
— Откуда же мне было знать, что за вашим ужасным поведением скрывается такая любовь! Вы поэт, Филипп!
— Но есть еще одна вещь, которая беспокоит меня, когда я смотрю на ожерелье рода дю Плесси де Бельер на вашей груди. Семейное предание гласит, что когда женщина надевает это украшение — это предвещает начало войны или какого-нибудь другого бедствия. С этим ожерельем моя мать привела войска Пуату на сторону принца Конде. И вы помните это не хуже меня. А что сулит оно вам? Храбрости и мужества вам не занимать. Ваши зеленые глаза преследуют меня повсюду, — словно промурлыкал он. — Я могу отругать вас, побить, но вы все равно поднимаете свою головку, словно цветок после бури. Это выше моего понимания. Не могу скрыть своего удивления, видя такую твердость в женщине. В тот день, когда я увидел вас улыбающейся в ответ на гнев короля, я понял, что никогда не смогу победить вас. И в глубине души я горжусь тем, что вы моя жена.
Он поцеловал ее так робко, словно был застенчивым юношей. Такое проявление нежности было странным ему самому, и он нерешительно потянулся к ее губам, но она опередила его.
От губ этого мужественного человека веяло свежестью. Для обоих, проживших столь бурную жизнь, было странно обмениваться столь чистыми и нежными поцелуями. Они будто впервые встретились в саду в дни своей юности.
— Мне пора возвращаться, — неожиданно сказал он грубоватым тоном. — Я и так уделил слишком много времени сердечным делам. Можно мне взглянуть на сына?
Анжелика послала за нянькой. Та пришла, держа на руках маленького Шарля-Анри. Филипп взял ребенка, подбросил пару раз в воздухе, покачал, но так и не смог заставить его улыбнуться.
— В жизни не видела более серьезного ребенка, — сказала Анжелика, — он точно боится людей. Но думаю, что когда он будет ходить, то будет проказничать не меньше других детей.
Филипп передал ей мальчика.
— Я вверяю его вам. Заботьтесь о нем хорошенько.
— Это ребенок, которого дали мне вы, Филипп! И он мне очень дорог!
Анжелика смотрела в окно, как Филипп сел на лошадь и умчался в темноту ночи.
Шарль-Анри спокойно дремал у нее на руках.
***
А несколько дней спустя Анжелика, вернувшись в свой отель, нашла там месье Сент-Энана, только что прибывшего из Франш-Комте с письмом.
— От короля?
— Да, мадам.
Король писал:
«Сударыня, примите наши глубочайшие соболезнования по поводу смерти вашего юного сына, погибшего на королевской службе. Это печальное событие заставляет нас принять более деятельное участие в судьбе вашего старшего сына. Мы решили повысить Флоримона и зачислить его в ранг придворных. Мы даруем ему должность виночерпия, и он будет служить под руководством месье Дюшеca — главного управителя при королевских погребах.
Мы надеемся, что он без промедления приступит к выполнению своих обязанностей и присоединится к нам в армии.
Мы также желаем, чтобы вы сопровождали его на пути сюда.
Людовик».
Анжелика закусила губу, глядя на подпись короля и раздумывая, что ей делать.
Флоримон — виночерпий короля! Представители славных фамилий Франции стараются добыть своим наследникам этот пост и не скупятся при этом на расходы. Это великая честь для маленького Флоримона. Нет, было бы глупо с ее стороны отказываться от такого выгодного предложения. И, кроме того, у нее будет возможность видеть Флоримона и избавиться от тоски, которая преследовала ее со времени смерти Кантора.
Она отправилась в Сен-Жермен за Флоримоном.
Мадам де Монтеспан приняла ее в постели, больная, с расшалившимися нервами после стычки с ревнивым маркизом де Монтеспан. Весь двор смеялся над случившимся. А причиной этому послужил попугай маркизы, который передразнивал хозяина, крича пронзительным голосом: