— Я отрекся от самого повелителя и не нахожу нужным обращать внимание на его слуг.
— Мне позволено есть, государь? — смиренно спросил Колен Патюрель, ожидая с голубем в руках. Сейчас, после многолетнего недоедания, он испытывал муки, достойные тех, какие любил измышлять Мулей Исмаил. Ведь желудок раба-нормандца давно не знал такой благодати.
Его вопрос опять вверг султана в один из обычных приступов ярости. Он заметил, что алькаиды принялись за еду, не дожидаясь его, и разразился потоком ругательств.
— Ешь! — прорычал он нормандцу. — А вы, обжоры, перестаньте набивать брюхо! Можно подумать, что вы — рабы, живущие на хлебе и воде, а не богачи, обирающие меня.
Он приказал страже отобрать у свиты и отнести все, что осталось, рабам. Алькаиды хотели, по меньшей мере, оставить на месте начатое блюдо, говоря, что христиане недостойны есть с того же подноса, что и султан. Но тот повелел отнести блюдо со всем, что на нем было: курами, голубями и рисом с шафраном.
Пленные набросились на королевские дары, и разыгралось настоящее сражение голодных псов у кормушки. Анжелика с жалостью смотрела на несчастных, униженных рабством и лишенных надежды. Среди них было немало дворян, священников, знатных и достойных людей, но нищета уравняла их одинаковыми лохмотьями. Она увидела их худобу и вспомнила о мэтре Савари, чьи пальцы показались ей сухими и жесткими, как прутья. Бедняга буквально умирал с голоду, а она даже не догадалась дать ему марципан!..
Со своего места она могла расслышать беседу султана и нормандца и почти все поняла. Она призналась себе, что бурная жестокая натура Мулея Исмаила одновременно притягивает и отталкивает ее. Укротить человека такого рода было равносильно приручению хищного зверя, который останется хищником, вечно готовым к прыжку и охочим до крови.
К ее плечу прислонилась черкешенка, укутанная в наряд цвета нильской воды. Ее глаза впились в султанский профиль. Арабский язык робких признаний кавказской девочки был неуклюж и бесцветен, как и у ее собеседницы, но жесты, томная мимика досказывали за нее.
— Ты знаешь, он не такой ужасный… Он постарался меня рассмешить, чтобы высохли слезы… Он подарил мне браслет. Его рука была нежной на моем плече. Его грудь как серебряный щит… Я не была женщиной. А теперь стала. И каждую ночь познаю все новые блаженства.
«Черкешенка понравилась Мулею Исмаилу, — говорил ей Осман Ферраджи. — Она развлекает его и притягивает, как кошечка. Все это хорошо. Это дает нам время приготовить для него тигрицу».
Анжелика пожимала плечами. Она говорила «нет», но каждый раз все с большим трудом выдерживала борьбу с коварными соблазнами. Здесь против нее было все: миндальные печенья, засахаренные фрукты, заботы о телесной красоте и волнующие исповедальные нашептывания придворных прелестниц, ревниво хвастающих милостями повелителя. В гареме все чувства были напряжены, искусно возбуждены и раздразнены, вращаясь вокруг невидимой и всемогущей персоны. Мулей Исмаил был вездесущ. Это становилось наваждением. По ночам Анжелика просыпалась и вскакивала, страшась увидеть возникшую из тьмы царственную тень.
Теперь она уже была довольна, когда ей удавалось увидеть его во плоти. Призрак вновь обретал форму и плотность, становился мужчиной со всеми его слабостями, а не сказочным видением, почти что религиозным мифом. Она примеривалась к нему, как к другим, и кто знает… «Поживем — увидим», — думала она.
— Когда ты допустишь наших священников? — разрывая птицу зубами, спросил Колен Патюрель. Он ломился к цели с упорством зубра.
— Они могут прибыть когда им угодно, и мы выпустим их в целости и сохранности. Дай им знать, что я к ним хорошо отнесусь.
Нормандец тотчас предложил написать два письма. Одно — поручение монарха к алькаиду Али, сыну Абдуллы, осадившему занятую испанцами Сеуту, предписывающее тому начать переговоры об этом деле. Другое — к святым отцам из Братства Пресвятой Троицы, которые получат его через посредничество французских торговцев в Кадиксе.
Тотчас принесли письменные принадлежности. Колен Патюрель подозвал своего писца, рыжего подростка, что недавно кричал ему: «Убивай, но не умирай!» Все звали его Жан-Жан-парижанин. Он был судейским клерком, одним из немногих пленных — уроженцев французской столицы. Корабль, на котором он сопровождал своего патрона в Англию по делам, попал в бурю, сбился с курса, раз двадцать едва не налетал на британские береговые утесы и, наконец, очутившись в Гасконском заливе, был взят на абордаж берберийскими пиратами.
Колен Патюрель продиктовал ему письмо к преподобным отцам, моля снарядить миссию для выкупа пленных из Мекнеса. Он советовал им прихватить с собой богатые дары, чтобы понравиться султану. Особенно настенные часы, да, большие настенные часы с золотым маятником, в виде солнца с лучами. Глаза султана разгорелись. Он вдруг заспешил с отправкой гонцов.
Пиччинино, «банкир» пленников, выделил из общей казны четыре дуката для написавшего письмо к алькаиду Али. Это последнее было посыпано песком, запечатано, опущено в футляр, который гонец должен был приладить под мышкой на голое тело. Однако Мулея Исмаила заставляла хмуриться какая-то тревожная мысль.
— Ты сказал, что твоих попов зовут Отцами Святой Троицы?
— Да, государь. Эти преданные служители церкви скитаются по христианским странам, собирая пожертвования набожных людей, чтобы потом выкупать несостоятельных пленников.
Но сомнения султана были совсем иного рода.
— Троица! Не является ли это основой вашего вероучения? Разделять Бога на три существа! Это кощунство. Есть лишь один Бог, и он един. Я не желаю видеть в своей стране неверных, исповедующих столь оскорбительные постулаты.
— Ну хорошо, направим мое письмо отцам Братства Святых Даров, — с простоватым видом предложил нормандец и приказал изменить адрес.
Но и тогда, когда гонец в конце концов отбыл в облаке рыжей пыли, Мулей Исмаил продолжал обвинительную речь:
— Вот вы, христиане, говорите, что есть Отец, Сын и Святой дух. Вы тем самым наносите оскорбление Господу. Я верю, что Иисус был Глаголом Господним. Верю, что он был величайшим из пророков, поскольку в Коране сказано, что всякий человек, рожденный из материнского чрева, получает пощечину Сатаны, — кроме Иисуса и Матери Его. Но я не думаю, что Иисус — Бог как таковой, ибо если бы я верил в это… Если бы я верил, то приказал бы сжечь всех евреев в моем королевстве, — прорычал он, ткнув кулаком в сторону Самуила Байдорана.
Еврей-министр сгорбился. Сердце Мулея Исмаила, что темный лес, полнилось бурными религиозными обидами, которые иногда захватывали все его существо, рождая буйную, до потери дыхания, ярость. Большинство его деяний проистекало из представлений о Боге оскорбленном, осмеянном, униженном неверными, и ему, Предводителю правоверных, предстояло заставить весь мир уважать истинного Бога.
Султан глубоко вздохнул.
— Я давно хотел поговорить с тобой. Колен Патюрель, о Священном Законе. Как человек здравомыслящий может притерпеться и жить во зле, обрекающем его на проклятие?