Дрожа от возмущения, мэтр Савари снял свои очки и стал их протирать.
— Во всяком случае, эти марокканские «хибары» не сравнить с теми лепешками, которые вы пекли для своего паши стамбульского. А что до моей склянки с мазью, как вы изволили выразиться, то вы относились бы к ней уважительнее, если бы знали, что в ней содержится.
— Черт побери, если вы мне нацедите оттуда стаканчик, я, может быть, возьму свои слова назад и принесу извинения, упрямый вы старикан.
Савари торжественно поднялся и достал свой драгоценный сосуд. С массой предосторожностей он вытащил обмазанную красным сургучом пробку и подставил горлышко под нос Мельхиору Паннасаву.
— Ощущаете этот божественный аромат, капитан? Персидские государи заплатили бы вам десять мешков золота, если бы вы хоть один раз съездили за этим царским настоем.
— Тьфу! Это, оказывается, не вино. Что ж это, лекарство какое-то?
— Это чистое минеральное мумие, извлеченное из священной скалы персидского короля.
— Я слыхал об этой мази, арабские купцы говорили, что она дорого стоит, но мне не нравится перевозить такое снадобье на моем корабле.
Марселец бросил на сосуд неприязненный, но не лишенный опасения взгляд. Ученый удовлетворился произведенным впечатлением и вытащил из кармана палочку красного сургуча и трут с огнивом.
— Я запечатаю сосуд заново, стоя против ветра, потому что достаточно малого испарения мумие, чтобы вспыхнуло пламя. Я убедился в этом во время своих опытов.
— Так вы нас тут сожжете заживо! — вскричал Паннасав. — Матерь Божия, вот какая меня ждет награда за то, что я пожалел бедного старика, такого безобидного на вид. Не знаю, что мне мешает выбросить в море вашу проклятую склянку!
Он угрожающе повернулся к драгоценному сосуду, и Савари закрыл его своим телом. Капитан отвернулся, насмешливо ворча.
Анжелика смеялась.
— Так вам удалось сохранить свое мумие, мэтр Савари? Поразительно!
— Вы что думаете, я первый раз попал в кораблекрушение? — старик держался независимо, но восхищение Анжелики явно польстило ему.
Погода была просто великолепная. Лишь редкие облака скользили по ясному небу, подгоняемые сухим ветром, взметывавшим белые хлопья пены на хребтах невысоких волн.
— Повезло нам, что буря кончилась, как только мы ушли от берега, — заговорил марселец, прочищая трубку. — Теперь до самой Сицилии море будет спокойное: синий простор и больше ничего.
— А берберы? Вдруг выскочат… — заметил мэтр Савари.
— Не понимаю, как это вы решаетесь вновь и вновь пускаться в море, когда у вас обоих было столько опасных приключений, — сказала Анжелика. — Зачем вам путешествовать? Что вас гонит в путь?
— Зачем? А вы, кажется, задумались… Это добрый знак! А ведь как настаивали раньше, чтобы я вас взял. Зачем я плаваю? Да ведь это мое дело, сударыня. Я веду торговлю. Вожу разные товары из одного порта в другой. Вот сейчас у меня лекарственные растения. Видите эти пакетики из оловянной фольги? В них шалфей и огуречная трава. На Леванте я их обменяю на сиамский чай. Настойки на настойки, так сказать.
— Чай не трава, — стал поучать Савари. — Он не относится ни к семейству миртовых, ни к фенхелям. Это листья деревца, похожего на лавровишню. Их настой очищает мозг, дает ясность глазам и очень помогает от ветров.
— Возможно, так оно и есть, — отвечал, посмеиваясь, марселец, — только я сам предпочитаю турецкий кофе. А чай я перепродам мальтийским рыцарям, которые торгуют им с берберами, алжирцами, тунисцами и марокканцами. Там, видно, все чай пьют. Ну, а еще есть у меня некоторая толика кораллов да несколько чудесных жемчужин из Индийского океана, упрятанных хорошенько в моем поясе. Вот и все!..
Мореход из Прованса расправил плечи, потянулся и улегся на одной из скамеек, подставив лицо солнцу.
Анжелика сидела на носу, расчесывая волосы. Она устроилась против ветра, и распущенная золотая с дымкой густая волна оттягивала ее голову назад, подставляя лицо жарким ласкам солнца.
Мельхиор Паннасав поглядывал на нее полуприкрытыми глазами.
— Говорите, зачем я плаваю? — он улыбнулся. — Да потому, что для уроженца Марселя самое лучшее на свете — это носиться по белу свету между синим небом и синим морем в такой вот ореховой скорлупке. А когда еще окажется перед глазами красавица, которая распускает волосы по ветру, ну, тогда можно сказать…
— С правого борта косой парус, — разжал зубы старый матрос.
— Помолчи, мешаешь мне мечтать.
— Это арабский парусник.
— Подними флаг Мальтийского ордена.
Юнга пошел на корму и поднял красное полотнище с белым крестом посредине. Вся команда суденышка не без тревоги следила за реакцией арабского парусника.
— Уходят, — со вздохом облегчения произнес Паннасав, собираясь продолжать отдых. — Нет сильнее противоядия от всех смуглокожих, у кого на мачте знак полумесяца, чем флаг этих славных монахов, членов ордена святого Иоанна Иерусалимского. Правда, их уже нет ни в Иерусалиме, ни на Кипре, ни даже на Родосе. Но на Мальте они крепко держатся. Вот уже сколько веков мусульмане не знают врагов злее. Испанцы, французы, генуэзцы, даже венецианцы — это все враги временные, случайные. А вот орден святого Иоанна, эти рыцари-монахи, — это настоящий враг магометан. Мальтийский рыцарь с белым крестом на груди всегда готов разрубить сарацина пополам. Вот почему я, Мельхиор Паннасав, понимающий, что к чему, не пожалел истратить сто ливров, чтобы получить разрешение поднимать этот флаг. Пришлось и сверх того немало заплатить, но эти деньги вложены хорошо. Есть у меня еще и французский флаг, и знак герцога Тосканского, и еще, один старинный флаг, который даст мне уйти от марокканцев, если повезет, да еще пропуск в марокканские владения. Вот эта бумага — просто сокровище! Мало кто ее имеет. Я ее берегу на случай последней крайности. Видите, сударыня, берберы ли нагрянут или еще кто, мы всегда готовы.
На провансальском суденышке не было ни каюты, ни помещения для команды. Юнга Мучо подвесил два гамака и укрепил над ними непромокаемое, пропитанное льняным маслом полотно, чтобы как-то защитить Анжелику от заплескивающих ночью на палубу волн. Ветер ослабел, прекратился, но вскоре вновь поднялся, переменив направление. В быстро наступившей тьме моряки передвигали паруса.
— А фонарей вы не зажигаете? — спросила молодая женщина.
— Чтобы нас заметили?
— Кто?
— Разве угадаешь? — провансалец махнул рукой в сторону таящего невесть что горизонта.
Анжелика слушала гул моря. Прошло немного времени, и поднялась луна, серебряная дорожка протянулась от нее прямо к их кораблику.
— Пожалуй, теперь можно и спеть, — Мельхиор Паннасав взял гитару.
Звучная мелодия неаполитанской песенки взлетела над морской тишью, и море словно поглотило ее. Анжелика вдруг подумала, что на Средиземном море все поют. В песнях каторжники забывают о своих страданиях, моряки — о грозящих им опасностях. Испокон века достоянием южных народов были сильные музыкальные голоса. «А он, тот, кого называли золотым голосом Франции, ведь мог петь так, что его слава прошла бы через моря и земли…» Охваченная внезапной надеждой, она воспользовалась тем, что Паннасав сделал передышку, и спросила его, не говорят ли в Средиземноморье о певце с особенно красивым и волнующим голосом. Марселец подумал и потом перечислил всех прославленных певцов от Босфора до Испании, включая Корсику и Италию, но никто из них не соответствовал приметам лангедокского трубадура.