— Этого от вас и не требуется.
В Анжелике шла внутренняя борьба. Он видел, как участилось ее дыхание, и его путал ужас, искажавший ее прекрасное лицо. Наступит ли миг, когда, возжаждав отпущения грехов, она преклонит перед ним колени? Вся в белом и сама побелев как полотно, Анжелика скрестила руки на груди. Ее страдальчески расширенные глаза казались прозрачными.
— Выслушайте меня, брат Жан… Выслушайте… Слышали вы о бойне на Поле Драконов?
Он молча кивнул.
— Это произошло по моему приказу.
— Знаю.
— Это еще не все… Послушайте… Когда мне принесли голову Монтадура, я испытала невыразимую радость. Мне хотелось мыть руки в его крови!
Монах закрыл глаза.
— С этой ночи, — прошептала Анжелика, — я боюсь себя и стараюсь не заглядывать в свою душу.
— Вас коснулось дыхание ада. Хотите ли вы, чтобы это воспоминание навсегда стерлось из вашей памяти?
— Всей душой! — она глядела на него с надеждой. — Вы можете его стереть?
— Неужели вы настолько утратили веру своих детских лет, что сомневаетесь в этом?
— Но ведь Богу все известно, в чем бы я ни призналась вам на исповеди.
— Бог ведает обо всем, но без признания и раскаяния даже Он не властен отпустить ваш грех. В этом и заключается свобода человека.
Он победил.
Получив отпущение грехов, Анжелика почувствовала, что выздоравливает. Она посмотрела на свои руки:
— Смоется ли с них кровь?
— Дело не в том, чтобы вернуть прошлое или избежать последствий ваших поступков, а в том, чтобы возродиться. Годами вы жили только ненавистью, теперь будете жить любовью. Такова цена вашего воскресения.
Она скептически усмехнулась:
— Это мне не подходит. Моя борьба не окончена.
— Это ваше личное дело.
Она вызывающе отбросила назад свои золотистые волосы:
— Сколько шума из-за одной отрубленной головы! Султан, чтобы угодить Аллаху, приносил ему две-три в день. Как видите, довольно трудно понять, где добро и где зло. Особенно если путешествуешь!
Такое рассуждение очень позабавило отца-настоятеля. Его смех вдруг напомнил ей солнечный лучик на снегу. Лицо брата Жана, эта суровая маска, вдруг стало приветливым и удивительно молодым. А ведь еще недавно казалось, будто ничто не в силах смягчить его каменную неподвижность. Но за время их беседы Анжелика успела увидеть на нем тысячу различных выражений: веселость, боль, гнев, симпатию. Подумать только, она считала его бесстрастным, непроницаемым святошей! Зато теперь, когда ее былой страх перед ним исчез, чудесная изменчивость этого лица пленяла и согревала ее душу. На ее выпад по поводу добра и зла он ответил так:
— Зло — это то, что вредит вашему душевному покою. Добро — то, что соответствует вашим личным понятиям о справедливости.
— Еще один вопрос, отец мой. Не кажется ли вам, что в ваших суждениях кроется малая толика ереси?
— Я позволяю себе подобные высказывания лишь с теми, кто способен их воспринять.
— Вы так доверяете мне?
Он долго смотрел на нее:
— Да, потому что ваше предназначение необычно. Вы не созданы для проторенных путей.
Он много расспрашивал об исламе. Его восхищало то, что она сумела так глубоко понять мусульман, их нравы, их горячую и жестокую веру. И она не побоялась открыть ему свое пристрастие к ним и ностальгию, которую внушал ей Восток.
Они рассматривали великие книги, где, кроме старинных рассказов об арабских нашествиях, были работы отцов церкви, посвященные миссии Магомета. Для Анжелики то были незабвенные часы. Она стояла пред аналоем, а он медленно перелистывал страницы. Его пальцы были так тонки и худы, что казались женственными. Он погружался в изучение древних источников с самозабвением, в котором чувствовалась сверхчеловеческая одухотворенность.
Однажды, ожидая его в послеобеденный час, Анжелика нашла в одной из них миниатюру, изображающую зеленоглазого ангела, черты которого показались ей знакомыми. Этот же ангел встречался на многих страницах молитвенника — светловолосый, улыбающийся или задумчивый, то с опущенными ресницами, то с молящим, страдальческим взором. Когда пришел отец-настоятель, она с улыбкой спросила:
— Не правда ли, эту книгу когда-то украсил миниатюрами послушник Ниельского аббатства?
Он посмотрел на изображения и тоже улыбнулся:
— Мог ли я забыть то чудное дитя, от которого исходило такое поэтическое очарование? Свежесть, красота, радость жизни — все сокровища духа были в ней, светились в ее глазах. Мне кажется, Господь затем и направил ее в монастырь, чтобы напомнить мне красоту Его создания.
— А теперь я старая и падшая.
Отец-настоятель откровенно рассмеялся:
— Откуда вы взяли подобный взор? Как отваживается прекрасный рот произносить такие горькие слова? Вы еще молоды! О, как вы молоды! — повторил он, смотря на нее с восторгом. — Вы так переполнены жизнью, что это подобно чуду. Конечно, вы много пережили, и все же, уверяю вас, настоящая жизнь у вас ВПЕРЕДИ.
— Да, супруг, которого благоразумная девственница поджидает с зажженным светильником. Как раз мой случай…
И помолчав, прибавила тихо, с бесконечной мукой:
— Супруг! Он был у меня. Я была счастлива с ним, но его вырвали из моих объятий.
— Надо смотреть в будущее. Сумейте распознать того, который придет. И приготовьтесь встретить его. Неужели вы хотите навсегда сохранить в душе позор ваших грехов? Тогда не гордитесь больше своим телом. Оно обесценится, если будет жива память о его падении. После зимы всегда приходит весна. Обновляется кровь и плоть. По-видимому, вы в добром здравии…
То, что он напрямик заговорил с ней о тайном недуге, терзавшем ее, смутило, но и подбодрило Анжелику.
— Это будет нелегко, — улыбнулась она. — Ведь совершенно ясно, что вы не…
— Дурная голова! Научитесь отстраняться оттого, что причиняет вам боль. Вот показалось первое солнышко за много дней. Возьмите своего ребенка за ручку, погуляйте с ним по саду и подумайте о своих надеждах.
Она не была уверена, что действительно желает того грядущего, которое он ей пророчит.
Существовал ли на земле мужчина, способный привлечь ее? Рана, нанесенная ее душе, была слишком глубока. И все же она должна была признать, что сердце ее смягчилось. Он приручал ее с терпением птицелова. И очарование его мужской натуры, смиренной постом и молитвой, немало помогло ему в этом… Да, он прав: она осталась женщиной!
— Что произошло со мной в аббатстве? — спрашивала она его и себя. — Мне иногда кажется, что я потеряла почву под ногами, повисла в воздухе.
— Математик назвал бы это состояние «переходом через бесконечность».