Барон был экс-командиром гарнизона Никеи и заменил меня в качестве главы временного правительства в Каллио, после того как император сместил меня и отослал домой. Судя по всему, он хорошо выполнял свою работу. Плюс.
— А лучшим нашим офицером, — опять заговорил Скопас, — вероятно, является Трерис, заместитель Эрна, командира хранителей мира. На самом деле именно он и занимается всеми делами. Во время войны ему не довелось служить в армии, но он организовывал караваны со снабжением на границы. Он гордится тем, что не потерял ни единого человека, ни единого тюка с грузом во время нападения бандитов и при прочих неприятностях. И конечно, Трерис был должным образом за это воз награжден. Я предполагаю, что мирная жизнь показалась ему скучной, поскольку он присоединился к хранителям и с тех пор быстро повышался в звании. Эрн использует его в провинции, где он прекрасно справляется с подавлением всякого инакомыслия. Его считают совершенно безжалостным при выполнении приказов и поручают работу, в значительной степени сходную с той, которую вы делали для императора. Насколько я знаю, у вас была именно такая репутация.
Нет, мне никогда не доводилось слышать, чтобы такое качество, как безжалостность, связывали с моим именем, и я надеялся, что так останется и впредь. Что же касается этого Трериса, то он вполне мог оказаться компетентным, и потому Эрн и не позволял ему появляться поблизости от Никеи, в поле зрения властей.
— Конечно, есть и многие другие, — почти без перерыва продолжил Скопас — Командиры среднего ранга времен войны, возвысившиеся благодаря удачному стечению обстоятельств. Мы совершенно уверены в своих людях.
Я с трудом удержался от ехидного смешка. Если они так уверены в этом, то зачем же вытаскивать меня из тюрьмы? Я мог бы дать им точный ответ прямо сейчас, но мне слишком нравилось ощущать, что моя шея пока еще крепко соединяет голову с плечами.
— Понимаю, — смиренно ответил я. — Естественно, мне потребуется день, а возможно, и два, для раздумий.
Выражение лица Бартоу опять сделалось несчастным, но Скопас торопливо кивнул:
— Конечно, конечно. Мы не торопим вас. Но вам придется простить нас за то, что мы еще на некоторое время воздержимся от сообщения о вашем возвращении и не позволим вам сразу же вернуться к общественной жизни.
— Конечно, — согласился я. — Я не желаю становиться причиной осложнений. — С этими словами я шагнул к двери. — Так что если вы позволите мне возвратиться в мою… отдельную квартиру…
Скопас величественным жестом позволил мне удалиться, и я спустился в зал, заполненный охранниками. Обернувшись, я увидел Скопаса, глубокомысленно глядевшего мне вслед. Бартоу подошел к нему и что-то сказал. Скопас, все так же не отводя от меня взгляда, что-то ответил ему, покачав головой.
Я предположил, что размышления все же отражались на моем лице, но не оказались обескураживающими для моих собеседников. Ведь Скопас, несмотря на все его бесчисленные недостатки, за долгие годы пребывания у власти научился определять значение любого непроизвольного движения или взгляда человека.
Я уже решил, что ни при каких обстоятельствах не соглашусь стать хранителем мира. Не только из-за того, что они вызывали у меня глубокое моральное отвращение, но (и это было, пожалуй, важнее) и из-за того, что с этими бездарными клоунами вместо офицеров мои возможности нанести поражение Тенедосу — опытному генералу и могущественному волшебнику, способному порой предвидеть будущее, — полностью сводились к нулю.
Проблема заключалась в том, чтобы найти возможность отказаться от их предложения и все же остаться в живых.
А затем следовал другой вопрос — если мне удастся преодолеть этот кризис, то что будет дальше?
Ни на первый, ни на второй вопрос у меня не было ответа.
Я словно видел сон наяву. Император Лейш Тенедос стоял, скрестив руки на груди, посреди моей комнаты. По обеим сторонам от него находились курильницы, испускавшие разноцветный дым.
Император улыбнулся, и я понял, что не сплю.
Я вылез из постели и начал кланяться, как был, голый, затем спохватился и вконец растерялся.
Тенедос расхохотался.
— Хотя ты и приносил присягу, — сказал он, — но совершенно не обязан соблюдать требования этикета. Я еще не вернул себе трон. — Улыбка исчезла с его лица. — Еще не вернул, но этого недолго ждать.
— Как вам это удалось? — с трудом заговорил я.
— Меня самого это немного озадачивает, — ответил он, шагнул в сторону (сделавшись при это невидимым) и вернулся со складным походным стулом. Снова скрывшись на мгновение из виду, он возвратился с хрустальным графинчиком в одной руке и бокалом в другой, плеснул себе бренди, убрал графин и сделал маленький глоток.
— Это то самое заклинание, которое я изобрел, — сказал он, — для того, чтобы работать с Чашей Ясновидения, которой мы когда-то пользовались, когда ты находился в Каллио. При ее помощи я посылал… сообщения… некоторым людям, которые служили мне в прошлом и чья служба требуется мне теперь. Мне нечасто удавалось связаться с ними, и их образы были очень туманными, расплывчатыми… Совершенно не такими, как сейчас. Возможно, дело в том, что я когда-то творил большое волшебство в той самой башне, где ты сейчас находишься и где сохранились остатки силы. А может быть, дело в том, что ты был ближе ко мне, чем кто-либо другой из всех моих офицеров и сановников. Ты понимаешь, Дамастес? Ты имеешь дело не с наваждением, не с каким-нибудь двойником! Я вернулся и обладаю силой намного большей, чем когда-либо прежде.
Мне удалось скрыть дрожь. Величайшая тайна Короля-Провидца состояла в том, что он получал свою колдовскую силу от крови, от смерти. Именно поэтому он поклонялся богине Смерти Сайонджи, само имя которой заставляло дрожать от страха едва ли не каждого нумантийца. Мне эта тайна раскрылась лишь перед самым концом, незадолго до разгрома при Камбиазо, однако подсознательно я начал ощущать это несколькими годами раньше.
Итак, его силы вернулись и стали еще могущественнее… Я не мог с уверенностью решить, что это могло означать: то ли он узнал новые, более могущественные заклинания, то ли — что было бы гораздо страшнее — заключил новый договор с другим демоном, пообещав ему кровь в обмен на силу и власть.
А потом мне в голову пришло еще худшее соображение: что, если Тенедос на самом деле умер, а не разыграл свою смерть? Ему удалось заключить сделку с самой Сайонджи, и теперь он смог вернуться в этот мир в том же самом образе, а не попасть на Колесо, чтобы возродиться заново в какой-нибудь отдаленной стране, в ином теле, возможно, даже в образе животного, а не человека?
Тенедос пристально рассматривал меня.
— Могу ли я узнать, о чем ты думаешь? — спросил он насмешливым тоном.
Я помотал головой.
— Я еще не до конца проснулся, и поэтому вряд ли мне удастся толково рассказать об этом.
Тенедос снова рассмеялся.