— Сэр, — сказал он. — Когда началась эта заварушка, я служил так, как вы потребовали. Теперь бунт подавлен. Все получают медали и очень довольны. Почему я не могу получить то, что хочу?
Я объяснил, что никакая сила в мире не может превратить эскадронного проводника в ординарца командующего полком. Я сомневался, что даже генералам позволено иметь слуг такого высокого звания.
Карьян задумчиво посмотрел на меня, отсалютовал и вышел.
В тот вечер он зашел в один из баров, где обычно пили Золотые Шлемы, и заявил, что никто из них не сможет перепить настоящего солдата. Десять человек бросились на него, и ему удалось выбить дух из шестерых, прежде чем его повалили на пол. Четверо оставшихся совершили большую ошибку, повернувшись к нему спиной и заказав бутыль вина в честь своей победы. Карьян встал, схватил скамью и уложил их всех.
Потом он начал методически уничтожать таверну, круша и ломая все, что попадалось под руку.
Появились пятеро армейских полицейских, и он свалил их в кучу вместе с поверженными Золотыми Шлемами. За ними последовали две команды стражников по четыре человека. Он как раз начал входить во вкус, когда жена хозяина таверны вышла к нему навстречу с улыбкой и фляжкой вина... и с маленькой дубинкой, спрятанной за спиной. Делать было нечего: я заплатил штраф за Карьяна, вывел его из тюрьмы и перед строем уланов нашего полка сорвал с него офицерские нашивки и разжаловал в рядовые.
Пожалуй, за последние несколько месяцев я не видел более счастливого человека. Карьян даже улыбнулся, обнаружив при этом некоторый ущерб, нанесенный ему в сражении: на месте двух зубов зияли дыры.
Я вздохнул, приказал ему собрать свои пожитки и явиться ко мне с докладом. У меня снова появился ординарец.
В тот вечер в столовой легат Биканер сообщил мне, что офицеры заключали между собой пари о том, как долго Карьян продержится в звании эскадронного проводника. Он не впервые получал офицерский чин и не впервые умышленно совершал поступки, за которые был разжалован в рядовые.
— Если он поднимается выше сержанта, то начинает нервничать, — пояснил Биканер.
— Кто выиграл пари?
— Один из новоиспеченных легатов, — ответил Биканер. — Во всяком случае, не я. Я промотал все деньги через неделю после своего повышения.
— Ну вот, — прошептала Маран, вынув меня из своего рта. — Теперь мы можем перейти к следующему этапу.
Она дышала почти так же тяжело и прерывисто, как и я сам.
— Почему бы тебе просто не продолжить то, что ты делала?
— Потому что мы собираемся заняться чем-то новым. Раньше ты всегда мне показывал, теперь моя очередь.
— Хорошо. Что мне делать?.. я имею в виду, пока он еще стоит.
— Можешь бурить этой штукой дырки в стене, — Маран оседлала меня и ввела мой член в себя, ахнув, когда я приподнял бедра и глубже погрузился в ее тело.
— Не делай этого, — выдохнула она. — Сядь и обхвати ногами мою поясницу, обними меня, чтобы я не упала. Если ты засмеешься, клянусь, я убью тебя.
Маран выпрямила ноги и закинула их мне за спину, приняв такое же положение.
— А теперь что? — поинтересовался я.
— Не будем ничего делать... просто сиди. Нет, не двигайся, черт побери!.. Мы должны кончить вместе.
— Что это — опять сексуальная магия Амиэль?
— Нет, — ответила она. — Но это из другой ее книги, которую я однажды читала.
— Ты уверена, что все хорошо запомнила? Я хочу сказать, это здорово, но ведь ничего не происходит. Ты когда-нибудь пробовала делать это раньше?
— Заткнись. Это не твое дело. Разумеется, не пробовала! С кем еще я могла это делать, дурачок?
А теперь тебе надо сосредоточиться. Представь себе, что ты весь превратился в член... так сказано в книге.
Мы сидели вместе в молчании. Я честно пытался выполнить ее распоряжение, вытеснив все мысли из моего разума, чувствуя каждый дюйм своей плоти в ее теле. Втайне я думал о том, что это глупо, но тем не менее сосредотачивался, а затем вдруг почувствовал головку своего члена, прикасающуюся к отверстию ее матки, ее внутренние губы, смыкавшиеся вокруг меня.
Маран ахнула.
— Я сказала, не двигайся!
— Я не двигаюсь! Это ты пошевелилась.
— Нет, — возразила она. — Только не там.
Она часто задышала, и ее ноги крепче обвили мою спину.
— О, боги! — простонала она.
Клянусь, я оставался совершенно неподвижным, но ощутил, как кровь закипает во мне. Весь мир сжался до размеров маленького, темного места, где были лишь груди Маран, прижатые к моей груди, ее язык у меня во рту и обжигающее тепло ее сокровенных глубин, а потом даже это исчезло в странном, внезапном даре богов.
Спустя долгое время я очнулся и увидел, что лежу рядом с нею. Мы оба взмокли от пота, и я чувствовал себя беспомощным, как новорожденный младенец.
— Если хочешь, можешь снова позаимствовать у нее эту книжку, — через силу прошептал я. — Это было... занятно.
— М-мм, — промычала она, поглаживая волосы на моей груди.
Некоторое время мы лежали в молчании.
— Скажи, будет война? — неожиданно спросила Маран.
— Довольно странный вопрос в такой момент.
— Так будет или нет?
Я вздохнул.
— Да. Боюсь, что так.
— Боишься? Не лги мне, Дамастес. Я знаю: ты солдат, и должен воевать. Такова твоя жизнь, и наверное, такой она будет всегда.
— Да.
— Когда ты уйдешь на войну, я надеюсь, что буду носить твоего ребенка, — сказала она.
Я ощутил прилив гордости, смешанной с неуверенностью и тревогой. До Маран я никогда не думал о собственных детях, полагая, что женюсь после выхода в отставку, если доживу до этого, и обзаведусь положенным количеством наследников, как делали мой отец и дед.
— Я была бы рада иметь сына от тебя, — мечтательно произнесла Маран.
— А что плохого в дочери?
— Ничего. Но с дочерью можно подождать. Сначала нужен мальчик.
— И ты еще обвиняешь меня в поспешности, — упрекнул я.
Неожиданно у меня появилась идея. Она казалась мне если не абсурдной, то, во всяком случае, преждевременной, но мой язык, очевидно, подчинялся собственным законам, и я сказал:
— Маран, я не хочу иметь незаконнорожденных детей.
— Об этом можешь не беспокоиться, — ответила она. — Любой признанный ребенок Аграмонте является законнорожденным.
— Я имел в виду другое.
— Ты хочешь сказать...