Отец добавил, что если я стану кавалеристом, то скорее всего получу саблю. Мне придется носить ее до тех пор, пока я не достигну офицерского чина или не наберусь боевого опыта, а затем мне придется хорошенько обдумать выбор оружия. Исходя из его опыта, сабля вполне годилась для того, чтобы размахивать ею в общей свалке или рубить бегущую пехоту, но пешем строю или в поединке один на один он бы предпочел хороший лук и пятьдесят футов между собой и своим оппонентом. Это был один из ценнейших уроков, усвоенных мною от него, и не раз сохранявший мне жизнь, когда вокруг лежало слишком много мертвых тел.
Я доводил выносливость своего тела до предела, достижимого для меня. Я бегал, плавал, поднимался на горные кручи, не обращая внимания на режущую боль в мышцах и страшную усталость, заставляя себя подняться на еще один холм, сделать еще один круг в бассейне, просидеть еще один час в кустах под дождем, дрожа от холода и сжимая охотничью пращу онемевшими пальцами.
Одно умение пришло ко мне естественным путем: я любил и понимал лошадей. Возможно, в одной из прошлых жизней я был лошадью. Когда меня впервые принесли в конюшню и отец поднял меня на руках к морде огромного животного, я вскрикнул от радости, словно узнав старого друга, а лошадь тихонько заржала в ответ и ткнулась носом мне в плечо.
Не подумайте, будто я превозношу лошадей. Я знаю, что, может быть, кому-то они кажутся не особенно умными, но что с того? Меня тоже не назовешь светочем разума, да и многие из солдат, служивших под моим началом до самой смерти, не лучше.
Верховая езда была другой частью моего обучения. Я мог ездить на лошади в седле, без седла, или с одеялом и веревочной уздечкой — говорят, так ездят вожди некоторых племен на далеком Юге.
Я учился тому, как заставлять лошадь повиноваться без жестокого обращения с нею. Кончики моих шпор всегда оканчивались шариками, а не заостренными звездочками. Некоторые из лошадей стали моими друзьями, зато другие, хотя не превратились в настоящих врагов, но и не входили в число тех, кого я мог бы запросто оседлать для вечерней прогулки верхом.
В моей душе накрепко отпечаталось, что для воина лошадь всегда должна стоять на первом месте. Ее нужно накормить, напоить и вычистить, прежде чем всадник будет вправе позаботиться о собственном комфорте, иначе он сам — хуже любого животного. Мои люди часто проклинали меня за то, что я постоянно заставлял их возиться со скребками и кормушками, зато полки, которыми я командовал, оставались в седле еще долго после того, как другие спешивались и спотыкаясь брели вместе с обычной пехотой, а их павшие скакуны шли в общий котел.
Я проводил долгие часы в отцовских конюшнях, учась премудрости у старых конюхов и понимая, что моя солдатская судьба может зависеть от судьбы моего коня. Я научился лечить некоторые болезни лошадей, а однажды, когда одна из наших кобыл тяжело заболела, и пришлось вызвать Провидца из соседней деревни, то забрался на крышу конюшни и подглядывал оттуда, стараясь запомнить названия лекарств и слова заклятий. Разумеется, поскольку я совершенно лишен Таланта, по части заклинаний у меня ничего не получалось, но, по крайней мере, я научился различать настоящего чародея в толпе шарлатанов, обычно сопровождающих армию во время военной кампании.
Иса, бог войны, которого некоторые считают одним из воплощений самой Сайонджи, наделил меня другими талантами. Я вырос высоким и сильным. Другие подростки прислушивались к моему мнению, да и мозгов у меня было достаточно, чтобы вести их за собой.
Я любил охотиться, но не ради убийства, а ради удовлетворения, которое боги даруют тому, кто хорошо выполняет поставленную задачу. Я брал лук, стрелы, маленький нож, трут с кресалом и отправлялся в джунгли. Иногда я возвращался через сутки, иногда бродил целую неделю. Моя мать и сестры беспокоились, отец делал вид, что ему все равно. Если меня сожрет тигр, то, значит, чародей ошибался.
Вдалеке от нашего поместья и окружающих деревень я учился истинному солдатскому искусству: способности мириться с одиночеством и сохранять спокойствие, когда на землю опускается ночь и лесные звуки кажутся опасными и зловещими, хотя большинство из них издают существа, которые могут уместиться на вашей ладони; способности быть неприхотливым в пище, уметь довольствоваться сырой рыбой, слегка обжаренным мясом, фруктами и растениями из леса; способности спать под проливным дождем, промокнув до костей. А самое важное — всегда думать о своем следующем шаге: например, предвидеть то, что камень, на который ты собираешься прыгнуть, может предательски уйти в сторону, и ты превратишься в калеку вдалеке от человеческого жилья и медицинской помощи. Пещера, которая кажется таким удобным укрытием от непогоды, может оказаться логовом солнечного медведя — и что тогда, дружок? Все эти уроки я хорошо усвоил, и они неоднократно спасали мне жизнь в последующие годы.
Были и два других «искусства». Обычно они приписываются солдатам, однако мой отец мало распространялся о них. Одно пришло само собой, а вот в другом я потерпел неудачу.
Под последним я подразумеваю выпивку. Известна поговорка: солдат что губка — выпьет все, что перебродило или прошло через перегонный куб. Увы, в большинстве случаев это справедливо, но не для меня. В подростковом возрасте меня мутило от запаха вина или бренди, что едва ли можно считать необычным, но с годами запах и вкус алкоголя не стали для меня более привлекательными. В ранней юности, надеясь постигнуть тайны опьянения, я заставил себя напиться вместе с приятелями, когда мы нашли мех с вином, выпавший из повозки торговца в придорожную канаву. Второй раз это случилось в лицее, на празднике в честь окончания первого года учебы. Я так и не смог превратиться в неистового осла, как это происходило с другими. С самого начала мне стало нехорошо, и я поплелся в постель. Следующие два дня я мучался от расстройства желудка и тупой головной боли — сомнительное вознаграждение за хмельную удаль. Разумеется, я не говорю, что вообще не пью. На словах люди уважают трезвенников, но на деле чувствуют себя неуютно в их обществе. За вечер я могу обойтись одним бокалом вина, причем никто не заметит, что я только подношу его к губам. Иногда я выпиваю немного хорошего пива, но, как правило, предпочитаю воду, если уверен в ее чистоте. В зрелом возрасте мне приходилось несколько раз напиваться вдрызг, но это исключение, причем даже более дурацкое, чем мои юношеские опыты.
Другой солдатской добродетелью, или, наоборот, пороком, является, конечно же, умение задирать юбки. Я рано познал секс, и он стал тайным благословением моего крошечного домика в джунглях с тех пор, как я избавился от слуг и сиделок. Возможно, отец рассчитывал на это, когда вверил моему попечению две комнатки, воспоминания о которых до сих пор греют мне душу.
Деревенские простушки, увлеченные больше возможностью переспать с сыном лендлорда, чем настоящей страстью ко мне, тайком пробирались по ночам в мое жилище и учили меня тому, что знали сами. Спустя год-полтора, познакомившись с несколькими девушками, я смог сполна отблагодарить их за незатейливые инструкции.
Девушки и молодые женщины приезжали также с купеческими караванами. По окончании торговли обычно устраивалось празднество, и часто одна из них, даже не дождавшись наступления темноты, уходила в заросли вместе со мной.