В этих людях не было ничего изначально дурного: почти все солдаты одинаковы. Все зло заключалось в их командирах. Те же самые уланы, надлежащим образом обученные и испытанные в настоящем бою, могли бы служить не хуже, или даже лучше солдат из моего эскадрона Пантеры.
Но Золотые Шлемы прогнили точно так же, как и Совет Десяти. Домициус Лехар больше интересовался своими особняками и рисовыми плантациями, расположенными в полутора днях пути к западу от Никеи, в дельте Латаны. Остальные офицеры были такими же попугаями, идиотами или праздными джентльменами, каких я видел в лицее — разного возраста, звания и степени расхлябанности. Во всем полку не было ни одного командира, который мог бы вернуть их к действительности.
До меня доходили слухи о том, что в некоторых парадных полках запрещено обсуждать «дела» — то есть солдатскую службу — в офицерской столовой. У Золотых Шлемов не имелось такого запрета, да в нем и не было нужды. Если бы мы разговаривали о повседневных делах, то стали бы похожими на домохозяек, обсуждающих, какой сорт чистящего порошка лучше всего годится для полировки серебра, или на торговцев лошадьми, расхваливающих свой товар.
Единственным исключением был один взъерошенный легат немного старше меня, который совершенно не интересовался последними сплетнями и достоинствами лошадей, не пил, не играл в азартные игры и не проявлял заметного интереса к женскому полу. Вместо этого он с головой уходил в историю — в основном, военную историю. Он от корки до корки штудировал те немногочисленные листки новостей, которые специализировались на армейских вопросах. Его назначение в полк Золотых Шлемов произошло по ошибке, лишь потому, что он оказался лучшим выпускником в своем лицее. Это выяснилось лишь после того, как стало известно, что он достиг своего положения исключительно в результате усердия и таланта, а не по протекции знатных родителей или благодаря умению выслужиться перед начальством.
Его звали Мерсиа Петре. Да, тот самый Петре, и должен сказать, что в чине легата он практически не отличался от того человека, который спустя не такое уж долгое время получил жезл трибуна.
Я не могу сказать, что мы стали друзьями, — за одним исключением, я сомневаюсь, что у Петре был хоть один друг в общепринятом смысле этого слова. Но я проводил долгие вечера в его заваленной книгами квартирке, попивая чай и изучая описание старых битв, изменяя их стратегию, так что исход оказывался иным, и прогнозируя вероятность победы той или иной стороны. Мы читали все, что могли найти по истории Спорных Земель, Каллио и даже Майсира. Сухая книжная премудрость никогда не вдохновляла меня, но я стискивал зубы и напоминал себе, что это необходимая часть моего ремесла. В отличие от других, я никогда не уставал в обществе Петре, так как в его жизни была одна четкая цель: служение богу войны Исе.
Он был моим единственным утешением за долгие и унылые месяцы службы в полку Золотых Шлемов.
Складывалась излюбленная для писателей романов ситуация: косное армейское общество и храбрый, упрямый молодой офицер, отстаивающий свои убеждения. Несмотря на сопротивление, он превращает своих солдат в закаленных бойцов, а когда дело доходит до сражения с врагом, его отделение совершает какой-нибудь немыслимый подвиг, и он добивается заслуженного признания. Однако если бы я в самом деле попытался вести себя как тот молодой офицер, то мою голову, скорее всего, преподнесли бы домициусу на серебряном подносе вместе с традиционным послеобеденным бокалом бренди. Я не мог так рисковать, особенно памятуя о капитане Баниме Ланетте и злополучной игре в ролл.
Поэтому я следовал старой солдатской поговорке: «Заткни пасть и служи». Немногие часы, отведенные для работы с солдатами, я использовал для того, чтобы вдолбить в их головы хоть какое-то понятие о тактике. Но поскольку нас никогда не выпускали за город и мы не могли применить теоретические знания на практике, то боюсь, мои лекции позволили им в совершенстве овладеть самым солдатским из всех искусств: умению спать с открытыми глазами.
Мне оставалось лишь ждать, пока мое имя не забудется, а потом попытаться перевестись обратно на границу.
А пока я мог исследовать мир, лежавший за пределами казарм Золотых Шлемов, и дивиться чудесам Города Огней.
Я никогда не считал себя городским человеком, и мне не особенно нравятся метрополисы, но в Никею можно было влюбиться.
Наиболее замечательной особенностью Города Огней было то, что он оправдывал свое название. Когда Умар создал первых людей и поселил их на земле, перед тем как замкнуться в молчании и оставить мир Ирису и Сайонджи, они обнаружили ревущий столб газового пламени, вырывавшийся из расщелины в скале. Спустя столетие ярость пламени заметно поутихла, и газ был отведен в трубы, сперва уложенные вдоль улиц, а затем спрятанные под землей. Когда огонь был зажжен заново, каждый дом — от роскошного особняка до убогой лачуги, а также сами улицы осветились бесплатным огнем, который к тому же можно было использовать для обогрева и приготовления пищи. В Никее больше света, чем в других городах Нумантии, и ее граждане по праву гордятся этим. Запасы газа не иссякают, и его напор не ослабевает. Существует легенда, что когда они иссякнут, это будет концом для Нумантии, а возможно, и для всего мира.
Если описывать Никею с помощью цифр, то у неподготовленного человека ум может зайти за разум. Столица провинции Дары и всей Нумантии, расположенная на краю великой дельты реки Латаны, занимает сорок пять квадратных миль. Там проживает более миллиона человек, хотя я сомневаюсь, что даже самые смелые переписчики когда-либо углублялись в мрачные трущобы восточных окраин или в лабиринты зловонных улочек северных доков, упирающиеся в Великий Океан. Никто не считал и тех людей, которые спят на улицах, там, где ночь настигнет их, завернувшись в свою единственную одежду.
В городе полсотни парков — от небольших зеленых лужаек, за которыми ухаживают окрестные граждане, до огромных массивов вроде Хайдер-Парка или Манко-Хит в северных пригородах. Город пересекают минимум двенадцать крупных рукавов Латаны и бог знает сколько мелких притоков. Некоторые из них, вроде главного навигационного русла, по которому проходят крупные суда, оставлены в первозданном виде, другие заключены в каменные русла наподобие каналов, а третьи текут под землей и используются для стоков городской канализации.
Я не могу себе представить человека, который мог бы устать от Никеи. Кто-то однажды сказал, что можно каждый день обедать в новой городской таверне и умереть, так и не увидев их все. Я мог бы цинично добавить, что такой человек умер бы от ожирения или (вспоминая некоторые из забегаловок, где мне приходилось перекусывать на ходу) от язвы желудка, а не от старости, но, тем не менее, полностью согласен с этой пословицей.
В Никее было все — от прохладных тихих бульваров, где стояли особняки богачей, до беднейших лачуг, притулившихся у воды. Здесь торгуют в извилистых переулках, в причудливейших лавочках, на рыночных площадях и в громадных магазинах, где можно купить все, начиная от булавок и кончая принадлежностями собственных похорон. Но достаточно. Если вы хотите узнать больше, купите путеводитель, а еще лучше — приезжайте в Никею и испытайте ее великолепие на себе.