— Значит, в нашей комнате собралось целых три всадника, — вставил Ларнелл.
— Ты что, тоже летал? — удивился Гэредис.
— Ну разумеется, — отозвался Ларнелл. — В наших краях устраивали ярмарки, и каждый вечер обязательно выступали всадники на драконах.
— И ты был одним из них?
— Ну да, — подтвердил Ларнелл.
— И как же у вас надевали на дракона сбрую? — поинтересовался Гэредис.
Повисло долгое молчание, потом Ларнелл сказал:
— Ну, точно так же, как и у всех остальных. Мы использовали веревки и вожжи с массивным металлическим мундштуком и цепным недоуздком.
— А седла у вас были какие?
— Такие же, как у лошадей, — срывающимся голосом сказал Ларнелл. — Только ремни длиннее были, а так подводили их под передние лапы и выводили перед задними.
— А-а, — невыразительно протянул Гэредис.
Хэл понял, что в их группе прикидывается опытным всадником не один Феччиа.
На следующий день, после утренних строевых упражнений к Хэлу подошел Эв Ларнелл. Он облизнул губы и нерешительно начал:
— Я хотел бы кое о чем попросить тебя.
— Если это в моих силах.
— Вчера вечером... В общем, мне кажется, что вы с Гэредисом догадались, что я на самом деле никогда в жизни не сидел на драконе.
Хэл неопределенно хмыкнул.
— Вы правы, — сказал Ларнелл, и в его голосе послышалось отчаяние. — Я только видел их в небе да еще однажды побывал на драконьем аттракционе, прежде чем поступить сюда.
— И зачем же ты солгал?
— Потому что... потому что я испугался.
— Чего?
— Я завербовался, когда Паэстум окружили рочийцы, и отправился в Сэйджин вместе с королевскими пограничниками. Мы сражались в каждом бою, и, как правило, в авангарде. Кэйлис, в моем отряде все до единого были убиты или тяжело ранены. Я единственный из первого призыва, кто остался в живых, и я знаю, что нас так и будут кидать в самое пекло, а потом, когда всех перебьют, наберут вместо нас новых, целый полк. Так даже удобнее — можно не давать нам отдыха вообще. Но я все помню... и буду помнить всегда. Помню, каково это — видеть всех своих друзей мертвыми, друзей, с которыми еще час назад ты беззаботно шутил. И тогда ты решаешь, что больше не позволишь никому приблизиться к тебе, стать твоим другом, и это, возможно, самое худшее.
Сам того не замечая, Ларнелл говорил все громче и громче.
— Я просто не мог все это больше выносить. Я не дезертир... я не сбежал бы. Но я подумал, что если я скажу, будто разбираюсь в драконах, то смогу уйти с передовой. Получу шанс обдумать все, собраться. Пожалуйста, не рассказывай никому обо мне, — умоляюще сказал он, и его голос был голосом ребенка, который смертельно боится, что о его проступке станет известно родителям.
Хэл взглянул ему в глаза, увидел морщинки в уголках век и подумал, что у Ларнелла взгляд очень старого человека.
Послушай, — сказал Хэл, немного помолчав. — Я не доносчик. Я уже говорил это прежде и, возможно, скажу еще не раз. Ты хочешь летать на драконах, и это замечательно. Но не стоит делать так, как ты сделал вчера. Просто держи рот на замке и не болтай о том, чего не знаешь.
— Не буду. Честное слово, не буду. И спасибо. Спасибо тебе.
Он дважды кивнул и поспешил прочь.
«Превосходно, — подумал Хэл. — Теперь ты еще и исповедником стал. А вдруг Ларнелл пройдет обучение, а потом дрогнет в бою и подставит кого-нибудь? »
«Тогда, — холодно проговорила какая-то часть его разума, — тебе придется убить его собственными руками».
— Может, принести тебе чего-нибудь из столовки, Хэл? — с заискивающей улыбкой спросил Вэд Феччиа.
— Не нужно, спасибо.
Феччиа поколебался, потом убежал. Сержант Ти слышал этот обмен репликами.
— Он несколько переменился после одного происшествия, о котором я слышал, — заметил он.
— Да, — коротко отозвался Хэл.
— Почти как задира, которому в голову вбили немного ума... Или как какая-нибудь шавка, которая лижет задницу здоровой псине, намявшей ей холку... с той, разумеется, разницей, что в нашей школе запрещены драки.
Хэл ничего не ответил. Феччиа был с ним само дружелюбие после той «драки», которую Хэл считал лишь незначительной стычкой.
— Один совет, юный сержант, — сказал Ти. — Змея, сменившая кожу однажды, вполне может сделать это и во второй раз.
— Я уже понял это.
— Просто на всякий случай.
* * *
— Это может быть интересным, — сказал Фаррен Мария. — Видишь, что у меня тут?
— Похоже на... — осторожно ответил Хэл, — на детскую игрушку. Ты впал в детство, Фаррен, прикидываясь дурачком, чтобы уклониться от одного из милых нарядов Пэтриса?
— Хе-хе... — протянул Мария. — И что же это за игрушка?
— Ну...
— Что-то вроде ассенизационной повозки, проехавшей примерно половину своего круга, — ответил Рэй Гэредис.
Четверо курсантов притулились в дверях своего барака. Фаррен специально предупредил их, не пояснив, в чем дело, и сказав, что никто не должен их видеть.
— Умник-разумник, — сказал Мария. Его соседи уже привыкли к тому, что время от времени он начинает сыпать прибаутками. — Так, только так, и никак иначе.
— А кто это тащится к повозке?
— Пэтрис.
— Хе. Хе. Хе, — снова 6 сказал Фаррен, теперь раздельно.
— Я вырезал эту штуковину из задка повозки. Потом окунул в настоящее дерьмо — своего собственного не пожалел, пожертвовал, как говорится, — и натер кое-какими травками, которые надергал во время последней пробежки. И еще сказал над ней кое-какие слова, которым научил меня мой прадедушка. Колеса я сделал из зубочисток, а потом потер о настоящие. А теперь смотрите на эту повозку, а я стану колдовать.
Гэредис с испугом отпрянул, и Фаррен усмехнулся, заметив это.
— Осторожно, а не то я ошибусь, и ты всю оставшуюся жизнь проскачешь жабой.
Катится повозка,
Колесики скрипят,
Что везет повозка,
О том не говорят.
Колесо болтайся,
Колесо качнись,
Колесо вихляйся,
Возьми и ОТВАЛИСЬ!
С этими словами Фаррен отодрал у игрушечной повозки одно из колесиков.
Ничего не произошло.
Но снаружи колесо настоящей ассенизационной повозки с жалобным скрипом слетело с оси.
Подвода накренилась, и сержант Пэтрис вскрикнул. Через миг она рухнула набок, выплеснув густую коричневую волну, с головой накрывшую офицера.