Как и обычно, в спорткомплексе было полно сотрудников Обсерватории, старавшихся на случай срочного отъезда домой сохранять приличную физическую форму. Записавшись в очередь на центрифугу, Садлер закинул одежду в шкафчик и пошел купаться; через некоторое время затихающий вой мотора просигналил, что «карусель» готова принять новую порцию пассажиров. Подойдя к ней, почти что бывалый контрразведчик с трудом подавил усмешку — он оказался в компании двух подозреваемых из списка «А» — Уилера и Молтона, а также семи или около того почти подозреваемых категории «В». И мало удивительного, особенно что касается категории «В». В этом жутком списке, подходящим названием для которого было бы: «Лица, достаточно умные и активные для шпионской деятельности, относительно которых, однако, нет никаких сведений ни в ту ни в другую сторону», состояли добрых девяносто процентов персонала Обсерватории.
Центрифуга вмещала шесть человек и была снабжена каким-то хитрым предохранительным устройством, не позволявшим ей запускаться без более-менее приличной балансировки. Вот и сейчас она наотрез отказывалась вертеться, пока толстый сосед Садлера не поменялся местами с худощавым мужчиной, сидевшим напротив. После этого завыл мотор, и большая металлическая бочка с уравновешенными — в физическом смысле слова — людьми начала набирать обороты. И чем быстрее она вращалась, тем тяжелее становилось тело Садлера; одновременно менялось и направление «вверх» — оно поворачивалось к центру барабана. Дышать стало трудно, Садлер попробовал приподнять свою руку — и не смог, она словно налилась свинцом.
Его сосед слева — тот самый, худощавый — с видимым трудом поднялся на ноги и начал прохаживаться, аккуратно придерживаясь «своей» территории, обозначенной на полу жирными белыми линиями. То же самое делали и остальные; было чуть жутковато смотреть, как они стоят на вертикальной — с точки зрения Луны — поверхности. Пассажиров центрифуги прижимала к ней сила, в шесть раз превышающая жалкое лунное тяготение, попросту говоря — вес, который они имели бы (и будут когда-то иметь) на Земле.
Ощущение не из приятных. Садлеру казалось совершенно невероятным, что неполные две недели назад все его существование проходило в гравитационном поле такой силы. Он понимал, что, вернувшись на Землю, неизбежно привыкнет к ее тяготению, но сейчас расплывался в своем кресле, как медуза по песку. И какая же была радость, когда вой мотора стал затихать, а затем и вовсе прекратился и появилась возможность выбраться из этого чертова колеса, вернуться в мягкие, любящие объятия Луны.
В вагон монорельса Садлер вошел усталым и расстроенным. Его не ободрил даже огненный привет наступающего дня, когда все еще прячущееся за горизонтом Солнце чуть тронуло верхушки западных гор. Он пробыл здесь больше двенадцати земных суток, долгая лунная ночь подходила к концу. И было страшно подумать, что может принести с собой наступающий день.
У каждого человека есть какая-нибудь слабость, поищи хорошенько — и найдешь, но слабость Джеймисона не требовалось искать, она сама бросалась в глаза. Даже стыдно как- то таким пользоваться, думал Садлер, но сейчас щепетильность была ему не по карману. Все население Обсерватории относилось к живописным упражнениям молодого астронома с легкой насмешкой и не удостаивало их ни единым одобрительным словом. Чувствуя себя последним лицемером, Садлер начал разыгрывать роль восхищенного почитателя.
Потребовалось порядочно времени, чтобы пробить броню сдержанного, необщительного астронома и заставить его разговориться. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, однако Садлер заметно ускорил процесс при помощи простейшей техники — каждый раз, когда товарищи начинали подшучивать над «нашим живописцем», он бросался на его защиту. А происходило это после создания каждого нового шедевра.
Перевести разговор с искусства на политику оказалось очень просто — в эти дни о политике задумывался каждый. Кроме того, как ни странно, Джеймисон сам поднял вопрос, к которому осторожно подбирался Садлер. Собственно говоря, начиная с тех далеких времен, когда на Земле появилась атомная энергия, эта проблема — в той или иной форме — мучила практически каждого ученого. Судя по всему, Джеймисон обдумывал ее долго и со всей своей обычной методичностью.
— А что бы вы сделали, — неожиданно спросил он Садлера в первый же вечер по возвращении последнего из Сентрал-Сити, — если бы вам пришлось выбирать между Землей и Федерацией?
— А почему вы спрашиваете именно меня? — откликнулся Садлер, изо всех сил стараясь не проявить слишком уж живой заинтересованности.
— Я спрашивал уже многих, — объяснил Джеймисон. В его голосе звучала недоуменная растерянность человека, ищущего и не находящего пути в непонятном, невероятно сложном мире. — Помните этот спор в гостиной, ну, еще когда Мейз назвал полными идиотами всех, чей лозунг: «Это моя планета — права она или ошибается».
— Что-то такое припоминаю, — равнодушно кивнул Садлер.
— Я думаю, что Мейз прав. Нужно хранить верность не месту, где ты родился, а своим идеалам. Бывают моменты, когда этика и патриотизм вступают в противоречие.
— А почему вы стали обо всем этом думать?
Ответ Джеймисона оказался совершенно неожиданным.
— Nova Draconis, — сказал он. — Мы только что получили данные обсерваторий Федерации, расположенных за пределами орбиты Юпитера. Данные переправлены через Марс, и кто-то присовокупил к ним письмо — Молтон мне показал. Текст очень короткий и без подписи. Просто обещание, что при любом развитии событий — «при любом» повторено дважды — они сделают все возможное, чтобы мы и дальше получали их данные.
Весьма трогательный образчик солидарности ученых, подумал Садлер. Судя по всему, на Джеймисона это письмо произвело неизгладимое впечатление. Большинство людей, во всяком случае большинство людей, не принадлежащих ко всемирному братству ученых, сочли бы происшествие мелким и незначительным. Но в критический момент такие вот мелочи вполне способны поколебать человека — или даже склонить его в другую сторону.
— Не понимаю, — пожал плечами Садлер, чувствуя, что ступает на очень тонкий лед, — какие такие особенные выводы можно отсюда сделать. Кто же не знает, что в Федерации сколько угодно честных, порядочных и доброжелательных людей. Но эмоции — очень ненадежная опора при решении вопросов, касающихся будущего Солнечной системы. И если дело дойдет до столкновения между Землей и Федерацией, неужели вы хоть на минуту задумаетесь?
Последовало долгое молчание. Затем Джеймисон вздохнул.
— Не знаю, — сказал он убитым голосом — Ничего я не знаю.
Ответ честный и абсолютно откровенный. По мнению Садлера, он практически выводил Джеймисона из списка подозреваемых.
* * *
А приблизительно через двадцать четыре часа в Море Дождей произошло нечто фантастическое — там был замечен прожектор. Садлер узнал новость от Уагнэла — по утрам он довольно часто заходил к секретарю выпить кофе.
— Совершенно непонятная история, — сказал Уагнэл, как только бухгалтер переступил порог кабинета, — Только что один из техников электронного отдела был в наблюдательном куполе, любовался красотами, и вдруг над горизонтом вспыхнул луч света. Голубовато-белый, ослепительно яркий, погорел около секунды и пропал. Источник совершенно очевиден — то самое место, куда залезли Уилер с Джеймисоном. Я уже наслышан, что у приборного отдела к ним большие претензии, а потому решил проверить, как там на этот раз. Ну и оказалось, что десять минут назад зашкалило магнитометры, одновременно зарегистрировано сильное лунотрясение.