Калидаса грустно покачал головой.
— Меня давно научили не верить слову художников, — сказал он, — в особенности если я уже не властен над ними. Мне придется заранее позаботиться, чтобы ты не нарушил свое обещание.
К удивлению Калидасы, Фирдаз вдруг утратил обычную неуверенность; он словно пришел к какому-то важному решению — и успокоился.
— Понимаю, — произнес он, выпрямляясь во весь рост.
И, подчеркнуто повернувшись спиной к своему высокому покровителю, будто того и не существовало более, уставился прямо на ослепительный солнечный диск.
Калидаса знал, что солнце — бог персиян; непонятные слова, что принялся горячо шептать Фирдаз, были, вероятно, молитвой. Ну что ж, на свете немало богов и похуже этого, — но художник смотрел на пылающее светило так пристально, словно прощался с ним…
— Держите его! — вскричал король.
Стражники бросились вперед — и все-таки опоздали. Фирдаз, должно быть, почти ослеп от солнца, но двигался с величайшей точностью. Ему понадобилось три прыжка, чтобы достичь обрыва, и еще один, чтобы перелететь через парапет. На всем долгом пути вниз он не издал ни звука; сады, которые он разбивал с такой тщательностью, приняли его тело в безмолвии, и камни фундаментов не откликнулись скорбным эхом…
Калидаса горевал много дней подряд, но потом ему доставили последнее письмо Фирдаза в Исфаган, перехваченное в дороге, и горе обернулось яростью. Какой-то мерзавец предупредил перса, что по завершении работы ему выколют глаза. А ведь это была ложь, чудовищная ложь! Откуда пошел подобный слух, выяснить так и не удалось, хоть немало придворных приняли медленную смерть, прежде чем доказали свою невиновность. Король был весьма опечален тем, что перс принял на веру столь беззастенчивую ложь: уж кому-кому, а ему-то следовало понимать, что художник никогда не отнимет у собрата высший дар — зрение.
Ведь Калидаса не был ни жестоким, ни неблагодарным. Он осыпал бы Фирдаза золотом — ну, на худой конец, серебром — и пожаловал бы ему слуг, которые заботились бы о нем до конца его жизни. Персу больше никогда не пришлось бы что-либо делать своими руками — и спустя какой-то срок он сам перестал бы замечать, что их нет.
Вэнневар Морган плохо спал ночью, и это было для него непривычно. Он гордился своей способностью к самоконтролю, умением анализировать собственные побуждения и эмоции. Если он не мог заснуть, то по крайней мере должен был разобраться почему.
Вглядываясь в первые предрассветные отблески на потолке гостиничной спальни, вслушиваясь в зычные крики неведомых птиц, Морган принялся призывать свои мысли к порядку. В самом деле, не потому ли он сумел стать ведущим инженером ВСК, что научился планировать свою жизнь, оберегать ее от неожиданностей? Конечно, никто не застрахован от игры слепого случая, от прихоти судьбы, но он, со своей стороны, сделал все возможное, чтобы обезопасить собственную карьеру, больше того — профессиональную репутацию.
Даже если бы его настигла внезапная смерть, программы, заложенные в память компьютера, сберегли бы взлелеянную им мечту от забвения.
До вчерашнего дня он и понятия не имел об Яккагале, да, по правде говоря, совсем недавно не знал ничего или почти ничего и о самом Тапробане, пока его не нацелила на этот остров неумолимая логика поиска. Да, ему следовало бы уже лететь обратно, а он еще и не приступил к тому, зачем приехал. Но тревожило его не это небольшое отклонение в планах, а чувство, что им движут недоступные пониманию силы. Хотя такое же, в сущности, чувство благоговейного трепета он уже испытывал в детстве, запуская свой змей в парке Ка-рибилли, подле гранитных глыб, служивших некогда опорами знаменитого моста через Сиднейскую бухту.
Эти две глыбы были владычицами его мальчишеских грез и предрекли ему его удел. Инженером он, наверное, стал бы так или иначе, но именно то обстоятельство, что он родился в Сиднее, предопределило его карьеру строителя мостов. И триумфальный миг, когда он первым перешагнул из Марокко в Испанию, оставив разъяренные волны Средиземного моря в трех километрах внизу и вовсе не ведая, что главное дело его жизни еще впереди.
Если он преуспеет в новом своем замысле, то будет знаменит на века. Весь его разум, вся энергия и воля уже сконцентрировались на новой задаче; на праздные развлечения у него просто не оставалось и минуты. Как же случилось, что его заворожили свершения архитектора, который умер две тысячи лет назад и принадлежал к совершенно чуждой Моргану культуре? И еще загадка самого Калидасы: какую цель он преследовал, возводя чертоги на Скале демонов? Судя по всему, король был совершенным чудовищем, и все же какая-то черта его характера находила тайный отзвук в душе инженера…
Солнце взойдет минут через тридцать; до завтрака с посланником Раджасингхом остается еще два часа с лишним.
Времени больше чем достаточно; другой возможности, надо полагать, просто не будет.
Морган не зря считал себя человеком действия. Натянуть брюки и свитер было делом нескольких секунд, на тщательную проверку и подгонку обуви ушло чуть больше минуты. Серьезных восхождений ему не случалось предпринимать уже многие годы, однако он постоянно носил крепкие, легкие ботинки — в его профессии это было далеко не лишнее. Он уже закрыл за собой дверь, когда вдруг подумал: а что, если?.. Постоял немного в коридоре, потом, улыбнувшись, пожал плечами. Вреда это, во всяком случае, никому не причинит, а там — кто знает…
Вернувшись в номер, Морган достал из чемодана плоскую коробочку, по размерам и форме похожую на карманный калькулятор. Проверил, не разрядились ли батареи, перевел механизм на ручное управление и прицепил коробочку к стальной пряжке на брючном ремне. Вот теперь он действительно готов вступить в зачарованное королевство Калидасы и встретиться лицом к лицу с любыми демонами, какие там уцелели.
Взошло солнце; как только Морган миновал выемку в крутом валу, обозначившем внешнюю границу крепости, он ощутил спиной животворное тепло. Перед ним на полкилометра вправо и влево протянулся идеально прямой ров, заполненный водой. Через ров был переброшен узкий каменный мостик; завидев Моргана, к нему сквозь кувшинки устремилась небольшая стайка лебедей, но затормозила и рассеялась, взъерошив перья, едва стало ясно, что человек явился с пустыми руками. Перейдя мост, инженер приблизился к новому валу, пониже, поднялся по прорезавшей его, словно ножом, лестнице, — и перед ним на фоне отвесной громады скалы раскинулись Сады наслаждений.
Фонтаны, разбросанные по садовым аллеям, поднимались и опадали в едином неспешном ритме, точно тихо дышали в унисон. Нигде не видно было ни одной живой души, все пространство Яккагалы в этот час принадлежало ему, и только ему. Вряд ли крепость-сказка выглядела более пустынной, даже когда ее поглотили джунгли — в те семнадцать столетий, что пролегли между смертью Калидасы и XIX веком, когда Яккагалу заново открыли европейские археологи.
Морган ощутил на коже холодок водяной пыли, но не стал задерживаться у фонтанов, лишь на мгновение укоротил шаг, чтобы полюбоваться резным каменным желобом-водостоком, сохранившимся, по-видимому, с древнейших времен. «Интересно, — подумал он, — каким же образом ухитрялись тогда поднимать воду наверх, чтобы питать фонтаны, и как не боялись таких высоких давлений? Те, кто первым увидел эти тугие вертикальные струи, наверное, были просто ошеломлены…»