Даже теперь у дверей его кабинета каждое утро ожидал десяток-другой посетителей. Не так много, как в былые дни, однако вполне достаточно. Но чтобы среди них оказался доктор Хакнесс?!.
При виде этой худой нескладной фигуры он невольно замедлил шаг. Кровь ударила в лицо и сердце забилось чаще от воспоминания о былых схватках на заседаниях комиссии и бурных радиотелефонных разговорах, от которых в эфире искры летели. Тут же он взял себя в руки. Все это позади, ушло безвозвратно — во всяком случае, для него.
Хакнесс встал и нерешительно подошел к нему. За последние недели Стилмен привык к этому: каждый, кого он встречал, испытывал замешательство и неловкость от старания избежать запретной темы.
— Здравствуйте, доктор, — сказал он. — Ничего не скажешь: сюрприз. Вот не ждал увидеть здесь вас.
Он не мог удержаться от этого маленького выпада, и приятно было убедиться, что стрела попала в цель. Впрочем, укол был безболезненным, он понял это по улыбке доктора.
— Сенатор. — Хакнесс говорил очень тихо, Стилмену пришлось даже нагнуться, чтобы его расслышать. — У меня есть для вас чрезвычайно важное известие. Мы можем переговорить наедине? Всего несколько минут.
Стилмен кивнул, хотя у него было свое собственное мнение, что теперь важно, а что нет, и слова ученого не пробудили в нем особенного любопытства.
Хакнесс заметно изменился с их последней встречи семь лет назад. Теперь он выглядел куда более уверенным в себе, даже самонадеянным, исчезла нервозность, из-за которой его свидетельские показания звучали так неубедительно.
— Сенатор, — заговорил гость, едва они вошли в кабинет. — То, что я сейчас скажу, потрясет вас. По-моему, вас можно вылечить.
Стилмен тяжело упал в кресло. Этого он никак не ожидал. С самого начала он твердо сказал себе: никаких тщетных надежд, только глупец тратит силы на борьбу с неотвратимым — и примирился с судьбой.
На мгновение он онемел, потом взглянул на своего старого врага и через силу заговорил:
— Откуда вы это взяли? Все мои врачи…
— Бог с ними, они не виноваты, что отстали на десять лет. Посмотрите вот это.
— Что это такое? Я не понимаю по-русски.
— Последний выпуск советского «Вестника космической медицины». Пришел несколько дней назад, и мы сразу, как обычно, сделали перевод. Вот, я отчеркнул, заметка о новейших исследованиях на космической станции «Мечников».
— Что за станция?
— Как, вы не знаете? Это же их космическая больница, они смонтировали ее как раз под Большим радиационным поясом.
— Продолжайте. — Стилмен говорил с трудом. — Просто я забыл название.
Он надеялся спокойно закончить свою жизнь, но прошлое настигло его…
— Конечно, заметка довольно скупая, но многое можно вычитать между строк. Это, так сказать, первая ласточка, чтобы закрепить за собой приоритет, пока будет написан полный отчет. Заголовок: «ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ НЕВЕСОМОСТИ НА БОЛЕЗНИ КРОВЕНОСНОЙ СИСТЕМЫ». Они искусственно вызывали сердечные заболевания у кроликов и хомяков, потом забрасывали их на космическую станцию. Там же, на орбите, все невесомо, нагрузки на сердце и мышцы почти никакой. А в итоге — то самое, что я пытался втолковать вам еще несколько лет назад. Приостанавливается развитие даже самых тяжелых заболеваний, а многие и вовсе излечиваются.
Небольшой кабинет с полированными панелями, который столько лет был центром его мира, ареной множества совещаний, кузницей всевозможных планов, вдруг стал нереальным. Воспоминания были куда ярче: он снова был на заседании, состоявшемся осенью 1969 года, когда обсуждали — и яростно критиковали — итоги первых десяти лет деятельности Национального управления аэронавтики и космонавтики.
Он никогда не занимал поста председателя сенатской Комиссии по астронавтике, зато был ее самым деятельным и речистым членом. Именно там он завоевал славу блюстителя казны, человека трезвого, которого никаким ученым мечтателям-утопистам не провести. Он вполне преуспел, и с тех пор его имя редко сходило с первых полос. И не потому, чтобы он очень увлекался наукой и космосом, просто у него было безошибочное чутье на злободневные вопросы.
Точно в его мозгу включилась запись давнишних событий…
— Доктор Хакнесс, вы — технический директор Национального управления аэронавтики и космонавтики?
— Совершенно верно.
— Здесь передо мной лежат данные о расходах НУАК за период тысяча девятьсот пятьдесят девятого — тысяча девятьсот шестьдесят девятого годов, цифры внушительные. Истрачено восемьдесят два миллиарда пятьсот сорок семь миллионов четыреста пятьдесят тысяч долларов, на тысяча девятьсот шестьдесят девятый/семидесятый финансовый год вы запрашиваете более десяти миллиардов. Хотелось бы услышать, что мы можем ожидать взамен?
— С удовольствием расскажу, сенатор.
Так начался тот разговор: строго, но не враждебно. Враждебные нотки появились чуть погодя. Он сам знал, что они неоправданны: у любой большой организации бывают слабости и неудачи. А когда речь идет об организации, которая в буквальном смысле слова метит в звезды, стопроцентного успеха требовать нельзя. С самого начала было ясно, что штурм космоса обойдется в деньгах и в человеческих жизнях по меньшей мере так же дорого, как завоевание воздуха. За десять лет погибло около ста человек — на Земле, в космосе, на бесплодной поверхности Луны. И теперь, когда поунялась лихорадка, отличавшая начало шестидесятых годов, общественность начала задавать вопрос: «Ради чего?» Стилмен сразу смекнул, что не худо стать рупором вопрошающих голосов. Он действовал холодно и расчетливо; требовался козел отпущения — к несчастью доктора Хакнесса, он был словно создан для этой роли.
— Хорошо, доктор Хакнесс, я понимаю, как много сделали космические исследования для улучшения коммуникаций и прогнозов погоды. Уверен, что все это ценят. Но это почти целиком достигнуто с помощью автоматических ракет без экипажа. Меня — и не только меня — тревожит иное: огромные расходы на программу «Человек в космосе» и ее весьма ограниченная отдача. Начиная с первых циклов программы — «Дайна-Сор» и «Аполлон», — мы запустили в космос миллиарды долларов. А итог? Горстка людей может провести несколько не таких уж приятных часов за пределами атмосферы и достичь при этом не более того, что можно сделать с помощью телевидения и автоматических приборов — притом гораздо лучше и дешевле. А человеческие жертвы? Никто из нас не забудет криков, которые неслись в эфир, когда ИКС-двадцать один сгорел, возвращаясь на Землю. Что дает нам право посылать людей на такую смерть?
Он хорошо помнил напряженную тишину, которая воцарилась в зале заседаний после его выступления. Он задал обоснованные вопросы, и на них надо было отвечать. Разумеется, нечестно было облекать их в столь риторическую форму, а главное — припирать к стене человека, не способного постоять за себя.
Против фон Брауна или, скажем, Риковера Стилмен никогда бы не применил такую тактику, они сумели бы дать ему сдачи. Но Хакнесс не обладал даром оратора; если он и был способен на сильные чувства, то держал их про себя. Он был видный ученый, способный организатор — и никудышный докладчик.