Поиск занял около пятнадцати минут. В поле зрения телескопа виднелась горстка звезд — и еще нечто, звездой не являвшееся. Я едва мог различить очертания крошечного овала, слишком маленького для того, чтобы увидеть какие-либо детали. Овал ярко сиял в сверкающих лучах Солнца и двигался буквально у меня на глазах. Астронома прошлого века это наверняка бы крайне озадачило, поскольку в те времена в небе ничего подобного не наблюдалось. Это была Метеостанция-два, облетавшая землю четыре раза в день на высоте в девять с половиной тысяч километров. Ближняя станция находилась слишком далеко к югу, чтобы ее можно было увидеть с моей широты; только жители экваториальной зоны видят, как она сверкает в небе — самая яркая звезда, которая при этом быстрее всех движется.
Я попытался представить, каково там, в этом пузыре, летящем среди окружающей его пустоты космоса. Быть может, в это мгновение находившиеся на борту ученые смотрели вниз, на меня, так же как я смотрел вверх, на них. Мне стало интересно, какую жизнь они ведут, — и я вспомнил, что, если мне повезет, я скоро узнаю это сам.
Крошечный диск, за которым я наблюдал, внезапно стал оранжевым, затем красным и начал таять на глазах, словно угасающий уголек. Через несколько секунд он исчез, хотя звезды в объективе телескопа светили так же ярко, как и всегда. Метеостанция-два вошла в тень Земли, и ей предстояло оставаться невидимой до тех пор, пока она не появится снова примерно через час на юго-востоке. На космической станции была «ночь», так же как и здесь, на Земле. Я сложил телескоп и отправился спать.
* * *
С борта реактивного самолета, направлявшегося в Вашингтон, я видел, что к востоку от Канзас-Сити на восемьсот километров, до самых Аппалачских гор, расстилается плоская равнина. Сто лет назад здесь были пахотные земли, но в конце двадцатого века сельское хозяйство переместилось в море, и теперь сюда возвращались древние прерии, а вместе с ними огромные стада бизонов, бродившие по этой земле в те времена, когда ее единственными хозяевами были индейцы. Крупные промышленные города и центры горных разработок не слишком изменились, но городки поменьше исчезли, и еще через несколько десятков лет не останется никаких следов их существования.
Думаю, я волновался куда больше, поднимаясь по широким мраморным ступеням Отделения космической медицины, чем когда вышел в последний раунд конкурса Всемирных авиалиний. Если бы я тогда потерпел неудачу, у меня еще оставался бы шанс сделать вторую попытку, но если бы врачи сказали «нет», я никогда не смог бы отправиться в космос.
Проверка была двух видов — физическая и психологическая. Мне пришлось делать кучу глупостей, к примеру бежать по движущейся дорожке, задержав дыхание, пытаться расслышать едва различимые звуки в звукоизолированном помещении и распознавать едва видимые разноцветные огоньки. В какой-то момент звук моего сердцебиения усилили в тысячу раз, отчего у меня мороз пошел по коже, но врачи сказали, что все в порядке.
Со мной обращались вполне по-дружески, и вскоре у меня сложилось впечатление, что они на моей стороне и делают все возможное, чтобы я прошел. Мне даже начало казаться, что все это просто развлечение, почти игра.
Мнение мое изменилось после испытания, во время которого меня посадили в ящик и начали крутить его во всех возможных направлениях. Когда я оттуда вышел, меня тошнило и я не мог стоять на ногах. Я был уверен, что провалился. Но на самом деле все было нормально, а вот если бы меня не тошнило, это означало бы, что со мной что-то не так!
Потом мне дали час отдохнуть перед психологическими тестами. Меня они не слишком беспокоили, поскольку я уже сталкивался с ними раньше. Тесты представляли собой довольно простые головоломки, затем листы с вопросами, на которые нужно было ответить («Четыре из следующих пяти слов имеют между собой нечто общее. Подчеркните их…»), и нескольких заданий на скорость реакции. Наконец, к моей голове присоединили кучу проводов и завели меня в узкий полутемный коридор с закрытой дверью передо мной.
— Слушай внимательно, Рой, — сказал психолог, проводивший тесты. — Сейчас я оставлю тебя одного, и свет погаснет. Стой здесь, пока не получишь дальнейшие указания, а затем поступай в точности так, как тебе велят. Насчет проводов не беспокойся — они будут все время следовать за тобой. Понял?
— Да, — ответил я, размышляя о том, что же будет дальше.
Свет погас, и на минуту я оказался в полной темноте. Затем появился едва видимый красный светящийся прямоугольник, и я понял, что дверь впереди открывается, хотя не было слышно ни звука. Я попытался разглядеть, что находится за дверью, но свет был слишком тусклым.
Я знал, что прикрепленные к моей голове провода записывают мои мозговые импульсы, поэтому, что бы ни случилось, мне следовало сохранять спокойствие и невозмутимость.
Из скрытого в темноте громкоговорителя раздался голос:
— Войди в дверь, которую видишь перед собой, и остановись сразу же за ней.
Я так и сделал, хотя не так-то легко было идти в полутьме с тянущейся позади путаницей проводов.
Как закрылась дверь, я не слышал, но каким-то образом это понял, а когда протянул руку назад, то нащупал гладкий лист пластика. Вокруг теперь было полностью темно — даже слабый красный свет исчез.
Казалось, прошло немало времени, прежде чем что-то произошло. Вероятно, я стоял в темноте минут десять, ожидая очередных указаний. Пару раз я тихо свистнул, пытаясь определить с помощью эха размеры помещения. У меня возникло впечатление, что оно достаточно велико, хотя я и не был в этом уверен.
А потом, без какого-либо предупреждения, вспыхнул свет — не мгновенно, что могло бы меня ослепить, но очень быстро нарастая, секунды за две-три. Я мог отчетливо увидеть окружающую меня обстановку — и мне не стыдно признаться, что я вскрикнул.
На первый взгляд, это была совершенно обычная комната. Посредине — стол, на столе газеты. Три кресла, книжные полки у одной стены. Небольшой столик, телевизор. В окно ярко светило солнце, и занавески слегка покачивались на ветру. В то же мгновение, когда загорелся свет, дверь открылась и в комнату вошел человек. Взяв со стола газету, он уселся в одно из кресел. Едва начав читать, он поднял взгляд и увидел меня. Когда я говорю «поднял взгляд» — я именно это и имею в виду, поскольку как раз в этом отношении с комнатой было что-то не так. Я не стоял на полу, а висел в воздухе. На высоте в пять метров. Вернее, я распластался на потолке, перепуганный до смерти, — мне на за что было держаться и не за что ухватиться. Я цеплялся за поверхность потолка, но она была гладкой и плоской, словно стекло. Ничто не могло остановить моего падения — а пол выглядел очень твердым, и до него было очень далеко.
Но падения так и не произошло, и паника моя быстро прошла. Все происходящее являлось некоей иллюзией, поскольку пол под моими ногами был вполне надежен, что бы ни говорили мне мои глаза. Я стоял, держась за дверь, через которую вошел — которая, если верить моим собственным глазам, на самом деле была частью потолка.