Сперва я не мог разглядеть его лица, поскольку он склонился над какими-то бумагами. Потом он поднял взгляд, и я обнаружил, что у него огромная рыжая борода и громадные брови. Потребовалось некоторое время, чтобы как следует рассмотреть его лицо, — в наше время борода является зрелищем столь редким, что я не мог отвести от нее глаз. Потом я понял, что командор Дойл, вероятно, попал в какую-то катастрофу, так как через его лоб шел наискосок едва заметный шрам. Учитывая, каких высот достигла в наши дни пластическая хирургия, сам факт, что что-то все-таки осталось видимым, означал, что изначально дела обстояли совсем скверно.
В общем, как вы, наверное, уже поняли, командор Дойл был не особенно симпатичным человеком. Но космолетчиком он наверняка был выдающимся — и в этом мне еще предстояло убедиться.
— Значит, это ты — юный Малкольм? — спросил он; голос у него оказался приятным и, в отличие от внешности, нисколько не страшным — Мы много о тебе слышали. Вы свободны, капитан Джонс, — теперь им займусь я.
Пилот козырнул и выплыл за дверь. В течение последующих десяти минут командор Дойл подробно меня расспрашивал о моей жизни и увлечениях. Я рассказал ему, что родился в Новой Зеландии, а затем жил в Китае, Южной Африке, Бразилии и Швейцарии, поскольку мой отец, журналист, постоянно менял место работы. Мы перебрались в Миссури только потому, что мама была сыта по горло горами и хотела сменить обстановку. Наша семья не очень много путешествовала, поэтому я не бывал и в половине тех мест, которые были знакомы соседским сверстникам. Возможно, это была одна из причин моего страстного желания отправиться в космос…
Закончив записывать мой рассказ и добавив к нему множество своих заметок — я многое бы отдал, чтобы иметь возможность их прочитать, — командор Дойл отложил старомодную авторучку и с минуту меня разглядывал, словно какую-то странную зверушку, задумчиво постукивая по столу громадными пальцами, которые, казалось, могли без особого труда пробить столешницу. Мне стало несколько не по себе, и, что еще хуже, я вдруг поднялся над полом и беспомощно повис в воздухе. Я не мог никуда сдвинуться без того, чтобы не показаться смешным в своих неуклюжих попытках совершать плавательные движения — я же не знал, что могло мне помочь, а что нет. Командор сдержанно усмехнулся, а затем лицо его расплылось в широкой улыбке.
— Думаю, это может быть довольно занимательно, — сказал он. Пока я размышлял, стоит ли осмелиться спросить, что он имеет в виду, командор, бросив взгляд на какие-то графики на стене у него за спиной, продолжил: — Дневные занятия только что закончились — пойдем, познакомлю тебя с ребятами.
Схватившись за длинную металлическую трубу, вероятно, подвешенную под столом, он выдернул свое тело из кресла одним рывком могучей левой руки.
Он проделал это так быстро, что застал меня врасплох. А мгновение спустя я с трудом подавил удивленный возглас — ибо, когда командор Дойл воспарил над столом, я увидел, что у него нет ног.
* * *
Когда приходишь в новую школу или переезжаешь в другой район, на тебя наваливается столько новых впечатлений, что не сразу удается привести их в какой-то порядок. Примерно таким же оказался мой первый день на космической станции. Дело даже не в том, что я встретил множество новых людей, — нужно было заново учиться жить.
Сперва я чувствовал себя беспомощным, словно младенец. Я не мог рассчитать усилий, требовавшихся для любого движения. Хотя вес отсутствовал, инерция никуда не делась. Нужно было приложить силу, чтобы сдвинуть какой-нибудь предмет с места, и еще больше сил, чтобы его остановить. Именно тогда я познакомился с «метлами».
Их придумал командор Дойл, и название, естественно, происходило от старого поверья, что когда-то ведьмы летали на метлах. Так же и мы летали на наших «метлах» по станции. Они состояли из двух труб, одна из которых скользила внутри другой. Трубы соединялись мощной пружиной, и одна из них заканчивалась крючком, а вторая — широкой резиновой подушкой. Чтобы сдвинуться с места, требовалось приставить подушку к ближайшей стене и оттолкнуться, а оказавшись в точке назначения, я с помощью пружины гасил скорость и таким образом останавливался. С голыми руками такое не получится — запросто можно растянуть запястья. И вообще, передвигаться таким образом еще нужно было научиться — поначалу я то и дело улетал обратно, туда, откуда прилетел…
Прошло немало времени, прежде чем я узнал историю командора. Шрам он получил еще в молодости, в обычной автокатастрофе, — но в по-настоящему серьезную переделку угодил, когда участвовал в первой экспедиции на Меркурий. Судя по всему, он был выдающимся атлетом, так что потерю ног, вероятно, перенес куда более болезненно, чем кто бы то ни было на его месте. Понятно, почему он оказался на станции — здесь он не чувствовал себя калекой. И действительно, благодаря удивительно развитым рукам он был, пожалуй, самым ловким на станции, где и жил последние десять лет. Он не собирался возвращаться на Землю, потому что там снова стал бы беспомощным, и не желал переводиться ни на какую другую космическую станцию, где имелась гравитация. У начальства, кстати, хватало такта не предлагать ему ничего подобного.
На станции работало около ста человек, десять из которых были стажерами, каждый — немногим старше меня. Сперва им не слишком понравилось мое присутствие, но после того, как я подрался с Ронни Джорданом, они приняли меня в свой круг. Об этом я расскажу чуть позже.
Старостой у стажеров был высокий канадец по имени Тим Бентон. Он был молчалив, но уж если все-таки открывал рот, все умолкали. Именно Тим познакомил меня с Ближней станцией, когда командор оставил нас вдвоем.
— Полагаю, ты знаешь, чем мы тут занимаемся? — с сомнением спросил Тим.
— Заправляете топливом улетающие с Земли корабли и проводите ремонт и техосмотр.
— Да, это наша основная работа. Другие станции, расположенные дальше, занимаются и многими другими вещами, но сейчас это не столь существенно. Есть одна важная деталь, которую лучше объяснить прямо сейчас. Наша станция на самом деле состоит из двух частей, которые разделяют несколько километров. Идем, посмотришь.
Он подтащил меня к иллюминатору, и я взглянул в космос. Там, на фоне звезд — так близко, что, казалось, можно достать рукой, — висело нечто напоминающее гигантский маховик. Он медленно вращался вокруг своей оси, и я видел отблески солнечного света на его иллюминаторах. Я не мог удержаться от того, чтобы не сравнить его гладкую компактную конструкцию с непрочным сооружением из балок, которое представляла собой станция, внутри которой я находился. У большого колеса, как я уже сказал, имелась ось — длинный тонкий цилиндр, заканчивавшийся непонятной конструкцией. Рядом медленно маневрировал космический корабль.
— Это Жилая станция, — неодобрительно сказал Бентон. — По суш, просто отель. Как ты заметил, от вращается — и потому благодаря центробежной силе на ее ободе поддерживается нормальная земная сила тяжести. Мы там почти не бываем — как только привыкаешь к невесомости, гравитация начинает лишь мешать. Но всех, кто прибывает с Марса и Луны, направляют туда. Для них небезопасно отправиться прямо на Землю сразу после того, как они долго жили в условиях значительно меньшей силы тяжести. На Жилой станции они могут, так сказать, акклиматизиро- ваться. Сперва они прибывают в центр, где нет гравитации, и постепенно перемещаются к ободу, где она нормальная, земная.