Забавно. Я не хотел слышать, как она произносит слово «муж». И поэтому сбежал.
То, что я сказал, не нужно понимать буквально. Я не сбежал. Я убежал к другой, а именно к Эсси. Она была на танцплощадке в Голубом Аду, плясала польку с кем-то бородатым, и когда я появился, она весело, пропела:
– О, как приятно увидеть тебя, дорогой Робин! Ты слышал новость? Конфискация отменена!
– Прекрасно, – ответил я, спотыкаясь о собственную ногу. Она внимательней взглянула на меня, вздохнула и увела с танцплощадки.
– Плохо пошли дела с Джель-Кларой Мойнлин, – догадалась она.
Я пожал плечами.
– Еще продолжаются. Я оставил там двойника. – Позволил ей усадить себя. Она села напротив, облокотившись о стол и заботливо гладя на меня.
– Ага, – сказала она наконец, кивая в подтверждение своего диагноза. – Опять глупости. Боль. Распад. Весь этот вздор? И прежде всего Джель-Клара Мойнлин?
Я рассудительно ответил:
– Не весь, нет, потому что мне потребовалась бы целая вечность, чтобы рассказать, что меня тревожит, но, да, это в их числе. Она замужем, ты знаешь.
– Хм. – Она не добавила «Ты тоже женат», так что мне пришлось сделать это самому.
– Дело, конечно, не просто в том, что она замужем, потому что я тоже женат – и не хотел бы, чтобы было по-другому, честно, Эсси...
Она нахмурилась.
– О, Робин! Никогда не думала, что слушать будет так скучно, но сколько раз можно это повторять?
– Я говорю так только потому, что это правда, – возразил я; чувствам моим нанесена легкая физическая рана.
– Я и так знаю, что это правда.
– Ну, наверно, знаешь, – согласился я. И не знал, что сказать дальше. Обнаружил, что держу выпивку, и сделал большой глоток.
Эсси вздохнула.
– Хороший прием. Я себя хорошо чувствовала, пока ты не появился.
– Прости, но, честно, Эсси, мне не до приемов.
– Итак, еще одно глупое дело, – замученно сказала она. – Ну, хорошо. Выкладывай, что у тебя на бедном измученном уме. Что хуже всего?
Я сразу ответил:
– Все. – И когда она взглянула на меня так, словно этого объяснения недостаточно, добавил: – Просто одно за другим, верно?
– Ага, – сказала она и немного подумала. Потом вздохнула. – Какой ты глупый, дорогой Робин. Может, снова стоит поговорить с Зигфридом фон Психоаналитиком?
– Нет!
– Ага, – снова сказала она и опять подумала немного. Потом сказала: – Вот что я тебе скажу, мой дорогой старый глупец. Как насчет того чтобы улизнуть с приема и посмотреть дома хорошее кино?
Этого я от нее не ожидал.
– Что за кино? – удивленно спросил я. Но она не ответила. И не стала дожидаться моего согласия. Начала показывать.
Стихли звуки Веретена, исчезли прилетевшие на прием старатели Врат. Мы больше не были там. Оказались совсем в другом месте и увидели скамью с ребенком на ней.
Разумеется, это не реальное кино. Ведь в гигабитном пространстве нет ничего «реального». Просто компьютерные имитации. Но подобно всему другому, что каждый из нас в состоянии вообразить, внешне они совершенно «реальны» – зрение, слух, даже запах, даже холодок от прохладного ветерка и проникновение в (наши несуществующие) легкие полного сажи воздуха.
Все это мне очень знакомо. Мы смотрели на меня – ребенка меня, много-много десятилетий назад.
Я чувствовал, что дрожу, безотносительно к температуре воздуха. Ребенок Робинетт Броадхед по-прежнему, съежившись, сидел на парковой скамье. Так это место называлось – парк. На самом деле на парк не очень похоже. В другое время, может, зрелище было бы прекрасное, потому что за мной-ребенком расстилались холмы Вайоминга. Но они не были тогда прекрасны. Туманные серые груды в тусклом воздухе. Можно было даже увидеть взвешенные в воздухе частички гидроуглерода, а ветви всех деревьев были покрыты сажей и слизью. Я – ребенок, который был мной, – одет по климату, достаточно суровому. На мне три свитера, шарф, перчатки и вязаная шапочка, натянутая на уши. Из носа у меня течет. Я читаю книгу. Мне... сколько? Примерно десять лет. Читая, я кашляю.
– Помнишь, дорогой Робин? Твои добрые старые дни, – сказала Эсси со своего невидимого места рядом со мной.
– Добрые старые дни, – фыркнул я. – Ты снова рылась в моих воспоминаниях, – обвинил я – но без подлинного гнева, потому что мы и раньше часто и без ограничений вторгались в память друг друга.
– Но ты только взгляни, дорогой Робин, – сказала она.
– Посмотри, как тогда обстояли дела.
Мне не нужно было этого призыва смотреть. Я и сам не мог оторваться. Без всякого труда узнал сцену. Пищевые шахты, где прошло все мое детство. Сланцевые шахты Вайоминга, где раздробляют породу, нагревают ее, превращая в кератоген, а затем скармливают дрожжам и бактериям, чтобы изготовить одноклеточный протеин, которым питается почти все слишком многочисленное и слишком голодное человечество. В шахтерских городках, пока живешь, невозможно избавиться от запаха нефти, а жили там обычно очень недолго.
– Я ведь никогда не говорил, что в прежние дни было хорошо, – добавил я.
– Верно, Робин! – торжествующе воскликнула Эсси. – Добрые старые дни были очень плохими. Гораздо хуже, чем сейчас, верно? Теперь детям не нужно дышать гидроуглеродным воздухом и умирать потому, что нет соответствующей медицинской помощи.
– Конечно, это правда, – сказал я, – но все-таки...
– Ты хочешь поспорить, Робин! Нам еще кое-что предстоит увидеть. А какую книгу ты читаешь? Я думаю, это не «Гекльберри Финн» и не «Русалочка».
Я посмотрел внимательней, чтобы угодить Эсси. Увидел название и ощутил шок.
Она права. Это совсем не детская книга. Это «Справочник пользователя страховых медицинских программ», и я вспомнил совершенно отчетливо, как взял книгу в доме, когда мать не видела, чтобы постараться понять, какая катастрофа нам грозит.
– Мама заболела, – простонал я. – У нас не хватало денег на обоих, и она... она...
– Она отказалась от операции, чтобы ты смог лечиться, Робин, – негромко сказала Эсси. – Да, но это было позже. На этот раз тебе нужна была только лучшая пища, а вы не могли себе этого позволить.
Мне стало больно.
– Ты только посмотри на мои выступающие зубы, – сказал я.
– И на то, чтобы поправить их, тоже не было денег, Робин. Плохое было время для детей, верно?
– Значит, ты играешь роль рождественского призрака из прошлого, – выпалил я, стараясь смутить ее упоминанием, которое она не поймет.
Но когда в твоем распоряжении гигабиты информации, можно понять многое.
– Ну, да и ты ведь не Скрудж [персонаж из рассказа Ч.Диккенса «Рождественская песнь в прозе», бездушный и скаредный делец; преображается, увидев собственный призрак во сне], – сказала она, – но подумай. В те времена, совсем еще недавно. Земля была перенаселена. Голодна. Полна боли и гнева. Террористы, Робин. Вспомни все это насилие и бессмысленные убийства.