Она торопливо писала длинные письма забытым корреспондентам, когда вернулись сестра и Пол. Джанин рассказала им, что Вэн исчез, но оказалась совсем не готова к их реакции.

— Папа! — закричала Ларви, отбрасывая занавеску отца. — Проснись! Вэн исчез!

Когда Пейтер, протирая глаза кулаками, вышел, Джанин спросила:

— Что это с вами со всеми?

— Ты не понимаешь? — холодно спросил Пол. — А если он взял свой корабль?

Такая возможность не приходила Джанин в голову. Ее как будто ударили по лицу.

— Он этого не сделает!

— Неужели? — со злой усмешкой фыркнул Пейтер. — Откуда ты знаешь, девчонка? А если уже давно сделал, что тогда? — Он кончил застегивать комбинезон и стоял, сердито глядя на своих домочадцев. — Я же говорил всем, — с укором начал Пейтер, глядя на Ларви и Пола, отчего Джанин поняла, что в эти «все» не входит, — я говорил вам, что нужно принять решение. Либо мы отправляемся с Вэном на его корабле. Либо... Нельзя допустить, чтобы он сбежал без предупреждения.

— Как же нам это сделать? — спросила Ларви. — Это абсурд, папа. Мы не можем день и ночь караулить корабль.

— Да, а твоя сестра не может день и ночь караулить парня, — согласился Пейтер. — Поэтому есть только два пути: либо обездвижить корабль, либо мальчишку.

После этих слов Джанин набросилась на отца:

— Вы чудовища! — закричала она. — Вы все это планировали, пока мы с Вэном бродили по фабрике!

— Успокойся, Джанин! — сурово приказала Ларви. — Да, мы говорили об этом. Но еще ничего не решено, и, конечно, мы никогда не причиним мальчишке вреда.

— Тогда решайте! Я голосую за полет с Вэном.

— Если он уже не улетел один, — заметил Пол.

— Он не улетел! — не очень уверенно заявила Джанин, на что Ларви спокойно заметила:

— Ты этого не можешь знать. Если Вэн покинул фабрику, нам поздно что-либо делать. Если нет, я с Джанин. Летим! Что скажешь, Пол?

Он колебался не долго.

— Наверно... да. Пейтер, а ты?

— Вы все согласились, так что мой голос не имеет значения, — с достоинством ответил старик. — Остается только решить, кто полетит, а кто останется. Я предлагаю...

Но Ларви остановила его.

— Папа, — холодно проговорила она, — я знаю, что ты собираешься сказать, но у тебя ничего не получится. Мы согласны, что по крайней мере один человек должен остаться на Пищевой фабрике для поддержания контакта с Землей. Я пилот, а тут есть возможность узнать кое-что новое о кораблях хичи. Я не хочу лететь без Пола. Значит, остаешься ты.

Они деталь за деталью разбирали Веру и заново собирали в разных частях Пищевой фабрики. Оперативную память, блок ввода информации и дисплеи установили в сонной комнате, долговременную память — в коридоре снаружи, передатчик остался на старом корабле. Пейтер помогал, но оставался мрачен и неразговорчив. Они хотели, чтобы можно было поддерживать связь через радио Мертвецов. Пейтер собственноручно помогал списать себя и прекрасно понимал это. Вэн сказал ему, что на его корабле достаточно много пищи, и они не будут голодать, но старик не удовлетворился автоматическим воспроизводством бог знает чего и настоял на том, чтобы отбывающие перенесли на корабль Вэна как можно больше собственных продуктов. В свою очередь, мальчик сказал, чтобы в полет взяли побольше воды, и они наполнили его пластиковые мешки.

На корабле Вэна не было кроватей, но он успокоил всех, сказал, что они и не нужны, потому что антиускорительные коконы во время маневров отлично предохраняют от перегрузок, а во время свободного полета можно спать, плавая в воздухе. Но это предложение отвергли и Ларви, и Пол. Они перенесли со своего корабля постели, а заодно и личные вещи: Джанин прихватила запас парфюмерии и книги, у Ларви была закрытая сумка, у Пола — карты для игры в солитер. Работа оказалась долгой и трудной, хотя они обнаружили, что можно ее облегчить, если просто толкать пластиковые мешки и другой груз по коридорам.

Наконец все было готово к полету. Пейтер с мрачной физиономией сидел у стены в коридоре, смотрел на то, как они суетятся, и пытался сообразить, что же они забыли. В какой-то момент Джанин показалось, что они уже обращаются с ним, как с отсутствующим, если не мертвым. Испытывая жалость к отцу и чувство стыда, она подошла к нему и тихо сказала:

— Папа. Не расстраивайся. Мы вернемся, как только сможем.

Пейтер понимающе кивнул.

— Сорок девять дней пути в один конец плюс время, которое вы захотите провести там. — Он оттолкнулся от стены, позволил Ларви и Джанин поцеловать себя, а затем с наигранной веселостью проговорил: — Счастливого пути. Вы уверены, что ничего не забыли?

Ларви задумчиво осмотрелась.

— Думаю, нет. Может, стоит сказать твоим друзьям, что мы летим, Вэн?

— Мертвецам? — Он улыбнулся. — Зачем? Они ведь не живые. У них нет чувства времени.

— Почему же ты тогда так их любишь? — спросила Джанин.

Вэн уловил в ее вопросе нотку ревности и нахмурился.

— Они мои друзья, — с некоторым укором, печально ответил он. — Их не всегда можно воспринимать серьезно, и они часто обманывают. Но я никогда их не боялся.

От смущения и чувства вины перед мальчиком у Ларви перехватило дыхание.

— О Вэн, — сказала она, притрагиваясь к нему. — Я знаю, мы не всегда были добры к тебе. Но ты должен понять, мы прилетели очень издалека и испытываем большое напряжение. На самом деле мы не такие плохие, какими тебе показались.

После это сентиментальной сцены старый Пейтер решил, что с него хватит.

— Отправляйтесь же наконец! — громко рявкнул он. — Лучше докажите это ему, а не разговаривайте без конца. А потом вернитесь и докажите то же самое мне!

6. После лихорадки

Меньше двух часов — приступ никогда не был таким коротким. И таким интенсивным. Один процент населения, наиболее восприимчивый к лихорадке, просто отключился на четыре часа, но и все остальные были сильно поражены.

Я оказался одним из счастливчиков. Во время приступа отделался всего лишь шишкой на голове от падения и был заблокирован в своей комнате. Я не покалечился в разбившемся автобусе, не погиб в потерпевшем крушение самолете, не попал под поезд и не истек кровью на операционном столе, пока хирурги и сестры беспомощно дергались на полу. Все, что я испытал, это один час пятьдесят одна минута и сорок четыре секунды безумных видений, да еще ослабленных сознанием того, что эти мучения со мной разделяют одиннадцать миллиардов человек.

Конечно, все эти одиннадцать миллиардов сразу попытались с кем-нибудь связаться, и все линии связи оказались надолго забиты. В это же время в своем голографическом пространстве нарисовалась Харриет и сообщила, что меня ждет по крайней мере двадцать четыре вызова: моя научная программа, программа-юрист, несколько бухгалтерских программ различных моих же предприятий, а также вполне реальные, живые люди. Но среди них, извиняющимся тоном сообщила Харриет, Эсси не было, все линии связи с Таксоном заняты, и я со своей стороны связаться тоже не мог.