— Теперь, — продолжал он, наклоняясь, чтобы выколотить пепел из трубки и набить ее снова, — если вы находитесь на поверхности объекта с очень, очень большим тяготением, то положение ухудшается. Допустим, тяготение так велико, что скорость убегания превышает триста десять тысяч километров в секунду. Камень нельзя бросить так быстро. Даже свет не распространяется так быстро. Так что даже свет, — пуф, пуф, пуф, — не может вырваться, потому что его скорость на десять тысяч километров ниже скорости убегания. А, как вы знаете, если свет не может уйти, то не может и ничто другое — это Эйнштейн. Простите мне мое тщеславие. — И он на самом деле подмигнул мне из-за трубки. — Так возникает черная дыра. Она черная, потому что ничего не излучает.
— А как же корабли хичи? — спросил я. — Они движутся быстрее света.
Альберт печально улыбнулся.
— Тут вы абсолютно правы, Робин, но мы не знаем, как они могут двигаться быстрее света. Возможно, корабль хичи и мог бы уйти из черной дыры, кто его знает? Но у нас нет никаких доказательств этого.
— Однако, — задумавшись, проговорил я.
— Да, Робин, — согласился он. — Проблема передвижения быстрее света и проблема ухода из черной дыры в сущности одна и та же. — Альберт замолчал и молчал долго. Потом извиняющимся тоном добавил: — Мне кажется, это все, что мы можем сказать на настоящий момент.
Я встал и налил себе выпить, а он продолжал сидеть, терпеливо попыхивая трубкой. Иногда бывает трудно смириться, что на месте этого живого болтливого человека на экране, в сущности, ничего нет, только интерференция света, подкрепленная несколькими тоннами металла и пластика.
— Альберт, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Предполагается, что вы, компьютеры, действуете со скоростью света. Почему иногда ты так долго не отвечаешь? Просто драматический эффект?
— Ну, Боб, иногда так и есть, — немного погодя ответил он, — вот как сейчас. Но вы, наверное, плохо представляете себе, как мне трудно «болтать». Если вам нужна информация, скажем, о черных дырах, мне ее нетрудно воспроизвести. Шесть миллионов бит в секунду, если хотите. Но придание информации понятной вам формы, а еще — формы беседы, для этого мало доступа только к этой информации. Я должен заняться поиском слов и общепонятных фраз в своем литературном словаре и предыдущих беседах. Подбирать аналогии и метафоры в соответствии с вашим настроем и уровнем развития. Кроме того, приходится считаться с ограничениями, которые вы на меня наложили. Надо определить тональность каждой конкретной беседы. Это нелегко, Робин.
— Ты умнее, чем кажешься, Альберт, — сказал я.
Он выколотил трубку и лукаво взглянул на меня из-под своей седой взъерошенной шевелюры.
— Вы не будете возражать, Боб, если я то же самое скажу о вас?
— Ты хорошая старая машина, Альберт. — Я вытянулся на диване в полудреме, со стаканом в руке. Он по крайней мере на время отвлек меня от Эсси, но у меня оставался нерешенный и беспокойный вопрос. Когда-то где-то я то же самое говорил другой программе, но никак не мог вспомнить когда.
Меня разбудила Харриет. Она доложила, что со мной желает поговорить врач — не медицинская программа, а настоящая живая Вильма, доктор медицины, которая время от времени наведывалась к нам, чтобы проверить, все ли правильно делают машины.
— Робин, — сказала она, — я думаю, Эсси сейчас вне опасности.
— Чудесно, — обрадовался я и тут же пожалел о сказанном. Такие слова, как «чудесно», вовсе не передают того чувства, которое я испытывал.
Наша программа, конечно, уже подсоединилась к программам больницы. Вильма знала о состоянии Эсси не меньше, чем маленький черный человек, с которым я разговаривал утром, и, конечно, передала всю медицинскую историю Эсси в банки информации больницы. Вильма предложила сама полететь туда, если я пожелаю. Я ответил, что врач все-таки она, а не я. И тогда Вильма ответила, что у нее в Таксоне живет и работает соученик по Колумбийскому университету, и она попросит его присмотреть за Эсси.
— Но не ходите к ней сегодня вечером, Робин, — посоветовала она. — Поговорите по телефону, если хотите — я это предписываю. Но не утомляйте ее. Завтра, я думаю, завтра она будет крепче.
Я позвонил Эсси, и мы проговорили с ней целых три минуты. Она еще была очень слабой, не вполне пришла в себя, но осознавала, что с ней произошло. Потом я лег спать и, уже засыпая, вспомнил, что Альберт назвал меня «Боб».
Была другая программа, довольно давно, с которой я находился в дружеских отношениях, и она иногда называла меня «Робин», а иногда «Боб» или «Бобби». Я много лет уже с этой программой не общался, не испытывал необходимости. Но, может, пора и поговорить?
Полная медицина — это... ну, это полная медицина. Она делает вас здоровым и жизнерадостным, если, конечно, не отлынивать. И использует при этом целый арсенал профилактических процедур. Полная медицина стоит ежегодно сотни тысяч долларов. Немногие могут позволить себе такое — примерно десятая часть процента населения даже в экономически развитых странах. Но эти деньги покупают многое. Мне они купили Эсси.
Вильма заявляла, что все в порядке и Эсси идет на поправку. Остальные подтверждали это. Город Таксон тоже почти оправился от катастрофы. Самые неприятные последствия приступа были ликвидированы. Системы города снова занялись делом, то есть были способны доставлять людям то, за что они платят. И вот в полдень появилась специальная частная машина, снабженная постелью, сердечно-легочной установкой, установкой для диализа и всем прочим. В двенадцать тридцать в отеле появился целый отряд медицинского персонала, а еще четверть часа спустя я поднимался на специальном лифте вместе с шестью кубическими метрами оборудования, в сердце которого находилось мое сердце, то есть моя жена.
Помимо всего прочего, Полная медицина постоянно впрыскивала в кровь Эсси необходимые растворы: болеутоляющее, успокоительное, синтетические кортикостероиды, способствующие заживлению, и модераторы, которые не дают кортикостероидам вредить клеткам. Под постелью целых четыреста килограммов оборудования непрерывно следили за работой всех систем организма Эсси, и если системы с чем-то не справлялись, тут же приходили на помощь.
Только перемещение Эсси из машины в спальню отеля заняло более полутора часов, и сокурсник Вильмы при этом руководил всем отрядом медиков и специалистов. На время вселения моей жены в номер и установки оборудования меня выгнали, и я выпил в вестибюле отеля несколько чашек кофе, глядя, как каплеобразные лифты поднимаются по внешней стене здания. Когда я решил, что могу возвращаться, ко мне подошел уже знакомый мне доктор из больницы. Он, по-видимому, сумел немного поспать, и на глазах у него были не контактные линзы, а очки в прямоугольной оправе.
— Не утомляйте ее, — мягко проговорил он.
— Мне надоело это слышать.
Доктор улыбнулся и позволил себе выпить со мной чашечку кофе. Он оказался интересным и приятным парнем, к тому же одним из лучших центровых баскетбольной команды Аризонского университета, где учился в аспирантуре. Человек ростом в сто шестьдесят сантиметров, который может играть центровым в баскетболе, многого стоит, и мы расстались друзьями. И это было самое приятное. Он бы не допустил этого, если бы думал, что Эсси что-нибудь угрожает.