— Что менее чем через пятьдесят дней? Ты так говоришь, будто у тебя есть выбор, Пейтер Хертер!
«Может, и есть, — продолжил он диалог с самим собой. — Догадаться бы только какой? А пока лучше поступать так, как привык. Сохранять педантичную аккуратность. Выполнять наиболее разумные задания и поддерживать установившиеся привычки. Кто знает, может, это и есть тот самый выход».
За несколько десятилетий своей долгой жизни Пейтер понял, что наилучшее время для опорожнения кишечника — минут через сорок пять после завтрака. Сейчас как раз было то самое время. Следовательно, Пейтеру пора было на унитаз. Сидя на нем, он ощутил легкий, еле заметный толчок и нахмурился. Во-первых, ему неприятно было иметь дело с явлениями, причины которых он не понимал. А во-вторых, это нарушало привычный порядок, мешало выполнять важное дело с обычной эффективностью. Конечно, ему не стоило особенно жаловаться на функционирование сфинктеров, купленных и пересаженных от какого-то несчастного или голодного донора, как, собственно, и на почти целиком пересаженный желудок. Тем не менее Пейтеру нравилось, что они функционируют хорошо.
«Такой интерес к собственным внутренностям — признак болезни, — сказал он себе, но на этот раз молча. И так же молча старик стал защищаться — Пейтеру казалось, что если не произносить слова вслух, разговор с самим собой не так странен. — Этот интерес оправдан, — подумал он. — Ведь не зря же биоанализатор всегда находится рядом. Три с половиной года он постоянно проверяет химический состав всех наших испражнений. Конечно, биоанализатор должен это делать! А иначе как он будет следить за состоянием нашего здоровья? И если машина может тщательно взвешивать и оценивать экскременты, то почему этого не в состоянии делать их создатель?»
— Du bist verruckt, Peter! — произнес он вслух и улыбнулся.
Поднявшись с унитаза, Пейтер застегнул комбинезон и вымыл руки. Попутно он мысленно попытался дать объективную оценку своему необычному поведению:
«Да, я спятил. Но только по стандартам обыкновенных людей. Но когда это стандартный человек оказывался в подобной ситуации? Поэтому, когда говорится, что Пейтер Хертер сошел с ума, еще ничего не говорится. Какое отношение имеют шаблоны рядового гражданина к Черному Пейтеру. Меня можно мерить только стандартами необычных индивидов. А как пестро выглядит толпа нестандартных людей! Наркоманы и пьяницы. Предатели и нарушители супружеской верности. У Тихо Браге был гуттаперчевый нос, но его не считали из-за этого менее великим. Reichsfuhrer не ел мяса. Великий Фридрих проводил много часов, которые должен был отдавать управлению империей, сочиняя музыку для камерных оркестров».
Закончив приводить себя в порядок, Пейтер подошел к компьютеру и спросил:
— Вера, что это был за небольшой толчок? Компьютер помолчал, сверяясь со своей телеметрией.
— Не могу ответить точно... мистер Хертер. Но момент инерции соответствует старту или стыковке одного из грузовых кораблей, которые замечены на фабрике.
Пейтер вскочил и вцепился в сиденье.
— Тупица! — испуганно закричал он. — Почему мне не сказали, что это возможно?
— Простите... мистер Хертер, — извинилась Вера. — Но вы могли прочесть о такой возможности в одной из распечаток. Вероятно, вы ее не заметили.
— Тупица! — повторил старик, и на этот раз он не был уверен, о ком идет речь.
Конечно, это были корабли! Ведь ясно, что продукция Пищевой фабрики должна была куда-то отправляться. И так же ясно, что пустые корабли должны снова возвращаться за грузом. Вот только откуда? И куда?
Хотя это сейчас казалось ему не столь важным. Важно было другое — они, очевидно, не всегда возвращаются пустыми. По крайней мере один корабль, прилетавший на Пищевую фабрику, теперь на Небе хичи. Если он вернется, кто или что будет в нем?
Пейтер почесал начинавшую болеть руку. Он мог бы попытаться что-нибудь сделать. В его распоряжении оставалось несколько недель, пока корабль, возможно, вернется. Он мог бы... но что?
Пока что ему пришло в голову только забаррикадировать коридор. Передвинуть механизмы, припасы — все массивное, чтобы перегородить его. И тот, кто прилетит в корабле — если это произойдет, — будет остановлен или по крайней мере задержан. Пейтеру понятно было, что начинать действовать нужно немедленно.
Старик не стал откладывать, а сразу принялся за поиски материалов для баррикады. В низком тяготении Пищевой фабрики нетрудно было передвигать даже громоздкие агрегаты. Но все равно утомительно. Руки у него продолжали болеть. А вскоре, толкая по коридору большой голубой предмет, похожий на каноэ, Пейтер почувствовал странное ощущение, приходившее, казалось, от корней зубов. Рот его снова наполнился слюной.
Пейтер остановился и начал глубоко дышать, заставляя себя расслабиться. Но это ему не помогло. Он знал, что не поможет.
Через несколько секунд возникла боль в груди, вначале слабая, будто кто-то слегка нажал на грудную клетку полозьями санок, потом все сильнее, пока санки не наехали на него вместе со стокилограммовым саночником.
Пейтер находился слишком далеко от Веры, чтобы получить от нее медицинскую помощь. Поэтому он решил переждать. Если это была ложная грудная жаба, он выживет. Если остановка сердца — нет.
Старик сидел и терпеливо дожидался дальнейшего развития приступа, а внутри него нарастал гнев.
«Какая несправедливость! — мысленно рассуждал он. — В пяти тысячах астрономических единиц отсюда, спокойные и безмятежные люди планеты Земля продолжают заниматься своими делами и даже не знают и не думают о человеке, который принес бы им так много. Впрочем, уже принес. Они не беспокоятся, что этот человек умирает, один и в страданиях. Неужели же благодарность невозможна? Неужели у людей нет уважения к чужим заслугам и даже простого приличия?»
Пейтер решил, что он должен дать им возможность реабилитировать себя. И если они ответят правильно, он принесет им такие дары, которых они представить себе не в состоянии. Но если же люди окажутся бесчувственны и непослушны... Тогда Черный Пейтер принесет им такие ужасные дары, что мир содрогнется от страха! В любом случае мир никогда его не забудет... если только он переживет этот приступ.
Главное для меня — это Эсси. Каждый раз, когда ее привозили из операционной, я сидел у постели — четырнадцать раз за шесть недель, — и каждый раз голос ее звучал чуть слабее и выглядела она чуть более измученной. Все в это время было против меня: дело с иском в Бразилиа обстояло плохо, с Пищевой фабрики потоком шли неприятные сообщения, пожар на пищевых шахтах продолжался. Но прежде всего Эсси. Харриет получила распоряжение: где бы я ни был, что бы ни делал, спал или нет, если Эсси спросит меня, немедленно связать. «О да, миссис Броудхед, Робин сейчас будет. Нет, вы его не беспокоите. Он только что проснулся». Или у него только что кончилось деловое свидание, или он как раз идет с пляжа. В общем, годилось любое объяснение, только чтобы не дать Эсси причины затосковать или подумать, что я бегаю от разговоров с ней. И тогда я приходил в затемненную комнату — загорелый, улыбающийся, оживленный, и говорил ей, как отлично она выглядит. Мою бильярдную преобразовали в операционную, а из соседней библиотеки вынесли все книги и сделали из нее спальню для Эсси. Ей там было удобно. Так по крайней мере она утверждала.