– Уж кто бы говорил о порядочности! – фыркнула Надежда.
– Но я надеюсь, это все же останется между нами… – ныл писатель, заглядывая в глаза своей собеседнице. – Моя судьба, вся моя жизнь зависит от вас! От того, что вы никому не расскажете о том, что узнали! Хотя… вы там, на похоронах, сказали, что знали Кондратьева по работе. Это значит, что вы, что он… тоже сотрудник органов? Тогда, конечно, понятна его осведомленность…
– Да успокойтесь вы! – раздраженно сказала Надежда. – Я к органам не имею ни малейшего отношения!
– А кто же вы тогда? – изумился Сперанский.
– А вот это вам знать не положено! – рявкнула Надежда. – Одно я вам скажу точно: сейчас нам нужно скорее отсюда уходить, а то явится еще кто-нибудь…
В этом они сошлись, тихонько покинули квартиру, заперли дверь и спустились на первый этаж.
Выйдя из подъезда, Надежда осведомилась:
– Вам куда – направо? Тогда мне налево!
Она прошла, не оглядываясь, двадцать или тридцать шагов, как вдруг рядом с ней затормозила машина, дверца распахнулась, и сильные руки втащили Надежду на сиденье.
– Пить! – проговорила Мария, с трудом шевеля пересохшими губами.
Никто не отозвался. За стеной работал телевизор. Жизнерадостный голос ведущей взывал к зрителям:
– Я повторяю вопрос. Это животное из шести букв дает нам молоко, сливки, сметану… тот, кто даст правильный ответ, может выиграть автомобиль! Звоните в студию по одному из трех телефонов, которые вы видите на экране…
Мария приподнялась на узкой кровати и охнула от боли: наручники врезались в запястья. Она опустила веки, перевела дыхание и снова оглядела комнату.
Впрочем, она и так знала ее, как свои пять пальцев: узкое, как школьный пенал, помещение, в углу – раковина, рядом с ней – хлипкая табуретка, под потолком – лампочка в простом абажуре. Наверху – маленькое окошко, забранное решеткой, как в тюремной камере. И старая железная кровать, к спинке которой она прикована наручниками. Кровать, которой больше подходит название койка… Тюремная койка. Ну да, она в тюрьме, и не помнит, сколько дней.
– Пить! – крикнула она, насколько хватило голоса.
Телевизор в соседней комнате приглушили. Дверь приоткрылась, заглянула ее тюремщица – женщина с острым носом, злыми маленькими глазами и мелкими чертами лица. Она повела носом, словно принюхиваясь, отчего стала еще больше похожа на крысу.
– Чего тебе? – прошипела она недовольно.
– Пить! – упрямо повторила Мария.
– Ладно, сейчас! – женщина вошла в комнату, налила в кружку воды из-под крана, наклонилась над кроватью.
Мария увидела совсем близко ее злой серый глаз, шею с бьющейся жилкой, воротник свитера. В воротник была вколота булавка. Эта булавка расстегнулась и висела, зацепившись за воротник.
– Если хочешь пить – прими таблетку! – прошипела тюремщица и вложила в рот Марии голубоватую капсулу. – Вот так… – она поднесла к губам пленницы кружку, наклонила ее…
Мария прижала таблетку языком, запихнула за щеку, сделала несколько жадных глотков.
В первый день она проглотила эту таблетку – и тотчас провалилась в глубокий, тяжелый сон. Потом она делала вид, что глотает, и незаметно выплевывала таблетки.
– Вот так… – удовлетворенно повторила тюремщица. – Пей, пей… чем больше, тем лучше!
Мария закашлялась, мотнула головой, как бы случайно задела воротник свитера…
– Да чтоб тебя! – тюремщица брезгливо отстранилась, выпрямилась, отошла от кровати, поставила кружку на край раковины, рядом с дешевой пластмассовой мыльницей. Еще раз покосилась на Марию и вышла. Телевизор в соседней комнате снова громко заговорил фальшивым голосом телеведущей.
Мария осторожно сплюнула таблетку, прикрыла ее краем одеяла, как и все предыдущие, скосила глаза.
Булавка лежала рядом с ее левым локтем.
Она прижала локоть к булавке, сдвинула ее назад, укололась, но только слегка поморщилась и принялась медленно передвигать булавку за спину, к кистям рук.
Работа была долгая и кропотливая. В какой-то момент булавка чуть не соскользнула на пол. Мария охнула, подумала, что все ее труды пошли насмарку – но булавка зацепилась за край одеяла, и она смогла передвинуть ее дальше.
Наконец, перехватила булавку пальцами левой руки, переложила в правую и осторожно, бережно вставила ее острый кончик в замок наручников.
В кино она не раз видела, как таким образом открывают наручники…
Но то в кино!
Она так и этак вертела булавку, исколола все пальцы – и никакого результата.
Из-за стены доносился голос телеведущей:
– У нас есть еще один звонок! Зритель из Саратова считает, что животное из шести букв – это собака!
Словно в ответ на эти слова, со двора, из-за зарешеченного окошка, донесся глухой басистый лай.
Мария сильнее нажала на булавку, укололась, тихонько вскрикнула от боли…
И вдруг раздался сухой щелчок.
Наручники упали на кровать.
Она высвободила руки, поднесла их к лицу.
Запястья были натерты до крови, руки онемели и едва слушались ее, но она была свободна!
Нет, конечно, до свободы ей было еще очень далеко. Далеко, как до звезд.
– У нас есть еще один звонок, – надрывалась ведущая в соседней комнате. – Алексей из Новокузнецка считает, что это курица! Мы ждем новых звонков…
Мария тихонько соскользнула с кровати, подкралась к двери, прислушалась. За дверью раздался скрип стула, шаги. Она отступила на шаг, огляделась. Увидела мыльницу на краю раковины…
Мысль показалась ей простой и удачной. Она взяла кусок мыла, самое дешевое, хозяйственное, оно ужасно пахло. Мария намочила мыло водой из кружки, положила перед дверью. Затем вернулась на койку, приняла прежнюю позу и крикнула, стараясь перекрыть орущий телевизор:
– Помоги! Мне плохо!
Звук снова приглушили, дверь приоткрылась, тюремщица заглянула в комнату. На ее лице были злость и раздражение.
– Ну, что еще?
Мария затряслась, лицо ее перекосилось, она пролепетала трясущимися губами:
– Мне плохо… дай воды…
– Ты же только что пила! – раздраженно проговорила женщина.
– Наверное, это от той таблетки…
– Ладно, черт с тобой…
Тюремщица шагнула вперед, поскользнулась и грохнулась на пол, вытянувшись во весь рост.
Мария в ту же секунду вскочила, схватила табурет, ударила пытавшуюся подняться тюремщицу по голове, потом оседлала ее, заломила ее руки за спину, защелкнула на них наручники.
Женщина захрипела, снова попробовала приподняться. Мария ударила ее кулаком по шее, вложив в этот удар всю злость, накопившуюся за дни, проведенные в этой комнате, прошипела: