Катон дождался, когда последний легионер получил свою долю, и кивнул Метеллу:
– Теперь себе.
Солдат кивнул, разрубил кусок филейной части, припасенный для себя, и сдвинулся в сторону, поближе к центуриону, передав тому остаток. Достав нож, Катон убедился, что лучшие куски уже розданы, и ему придется довольствоваться обрезками с поросячьей шеи.
Он сел рядом с товарищами, поднес мясо ко рту, и ему в нос ударил такой головокружительный аромат, что он впился в кусок зубами с жадностью уличного нищего, которому выпало счастье подобрать объедки с пиршественного стола богача. Эта мысль вызвала у него грустную улыбку: в нынешнем своем положении он бы с радостью поменялся местами с самым ничтожным из попрошаек, подвизающихся на улицах Рима. Те, во всяком случае, не живут в постоянном страхе, ожидая, что их выследят и перебьют, как собак.
Когда костер медленно угас, легионеры, уже покончившие со своими ломтями, набросились на быстро остывавшие остатки туши, отдирая и обгладывая с костей, что только возможно. Катон хотел было приказать им оставить хоть что-то на потом. Никто не мог сказать, когда снова удастся раздобыть еды, а как только головокружительное ощущение сытости пройдет, мучительный голод скрутит им животы с еще большей силой. Но, видя отчаяние на лицах людей, которые, сидя на корточках и пытаясь кто ножами, кто пальцами отскрести остатки мяса от костей, Катон понял, что если попытается отдать подобный приказ, это, возможно, будет последний приказ в его жизни. Здравый смысл требовал растянуть добытую пищу по крайней мере на несколько дней, но голод пересиливал доводы рассудка, и Катон понял, что сейчас должен обращаться с ними осторожнее, чем когда-либо. В результате все косточки маленького поросенка были с жадностью обглоданы; от него остались лишь объеденная голова с насмешливо скалящимися челюстями, голые кости да обсосанные хрящи. Правда, следующим вечером голову и копыта тоже отправили в котел, но от этого варева Катон отказался в пользу солдат, чтобы оттянуть по возможности момент, когда запасы еды закончатся. Но этот момент все равно наступил, и голод снова по-воровски пробрался в лагерь.
«А ведь это было два дня назад», – подумал Катон, проснувшись и морщась от боли в пустом желудке. Он лежал на боку в тени одного из деревьев, окружавших их спартанский лагерь.
Центурион перевернулся на спину и прищурился, глядя, как солнечные лучи пробиваются, мерцая, сквозь мягко шелестящую над головой листву. Было уже хорошо за полдень, но Катон провел ночь в карауле и с удовольствием проспал бы дольше. Тем паче было бы ради чего просыпаться. Дожидаться возвращения высланных на разведку патрулей в надежде на то, что они все же раздобыли еды, надежде, которая сменится отчаянием, поскольку станет ясно: и в эту ночь их желудки останутся пустыми…
Кроме того, что разведчики возвращались с пустыми руками, они не доставляли никаких сведений о Каратаке и его воинах, тоже скрывшихся среди здешних топей. Создавалось впечатление, будто исходящая миазмами трясина поглотила остатки туземной армии, как сделала это с несчастным Прокулом.
Катон поспешно подавил страшное воспоминание и вновь вернулся мыслями к плану, который, как он надеялся, даст им шанс на пересмотр приговора и возвращение в ряды Второго легиона. Он ясно воображал себе эту картину: колонна грязных, оборванных, вооруженных чем попало легионеров горделиво марширует в расположение части, и изумленный легат выслушивает подробный доклад Катона о том, где находится Каратак и его воины, с указанием точных мест на карте, развернутой на походном столе Веспасиана.
«Сладкие мечты, не более того», – с печальной улыбкой подумал Катон. Чем дальше, тем меньше он сам верил в осуществимость задуманного, и сейчас, когда он лежал на спине, рассеянно глядя вверх, это видение уже не сулило ему надежду, а только дразнило.
Через некоторое время ему стало невмоготу мучить себя подобными мыслями. Центурион присел и оглядел лагерь. Люди по большей части сидели на корточках небольшими кучками и тихонько переговаривались. Двое или трое, заметив, что он проснулся, глянули в его сторону, и Катон подумал: о чем же таком они шептались, если побоялись встретиться с ним взглядом и тут же отвели глаза. Потом он напомнил себе, что сам отдал им приказ производить как можно меньше шума. В последнее время центурион во всем выискивал признаки угрозы, хотя и сам порой думал, что его осторожность начинает граничить с манией.
Но нет, это не мания, что-то здесь не так…
Катон снова оглядел лагерь и остановил взгляд на Фигуле, сидевшем под низкой веткой неподалеку от него, обстругивая ножом тонкий, относительно прямой срезанный сук. Центурион быстро поднялся на ноги и подошел к нему.
– Ты что тут делаешь? – спросил он. – Ты же должен быть в патруле.
– Так точно, командир, должен. Но кое-кто добровольно вызвался меня подменить.
– Кое-кто? – Катон снова огляделся и воззрился на оптиона. – Метелл, да?
– Так точно.
– И куда он отправился? – спросил Катон с неприятным ощущением того, что ответ ему уже известен.
– Ну, отправился проверить местность за той усадьбой, где мы побывали несколько дней назад. Он считает, что там может найтись дорога, ведущая к другому, более крупному поселению в самом сердце топей.
– Он, стало быть, так считает? – с горькой иронией уточнил Катон.
– Так точно, командир.
– И ты ему поверил?
– А почему бы и нет? – Фигул пожал плечами. – Он может найти что-нибудь полезное, командир.
– О да, конечно, что-нибудь он найдет. Можешь на это рассчитывать. – Катон хлопнул ладонью по бедру. – Ладно… поднимайся. Пойдешь со мной. Возьми копья для нас обоих.
Оптион мгновенно вскочил и направился за копьями в центр поляны, где было сложено оружие. Катон в это время тер глаза, решая, что же им делать.
– Командир?
Катон оглянулся. Фигул протягивал ему древко копья. Центурион взял его, положил на плечо и проверил, надежно ли заткнут за заменявший ему кожаный ремень кушак его кинжал.
– Прошу прощения, командир, – тихо произнес Фигул. – Я не подумал, что он может отмочить какую-нибудь глупость.
– Правда? – буркнул Катон. – Ну, это мы скоро выясним. Пошли.
Он повернулся и повел своего оптиона прочь из лагеря. Уже на самом краю маленькой поляны центурион обернулся и крикнул через плечо остальным:
– Лагерь никому не покидать! Быть настороже!
Катон двинулся по тропе, уходящей в болото, мысленно нанося на карту все те пути, по которым хаживал с тех пор, как они обосновались на поляне. Если Метелл вознамерился наведаться на туземный хутор, то должен был воспользоваться тем самым маршрутом, по которому они ходили в тот день, когда убили поросенка. То была одна из немногих разведывательных вылазок с участием Метелла: центурион считал, что грубость и недисциплинированность этого малого могут, в случае чего, породить серьезные проблемы, и предпочитал по возможности держать его в лагере. К туземной усадьбе вел и более короткий путь, узкая тропка, местами просто исчезающая в болоте. Идти по ней было нелегко, но зато, поторопившись, Катон с Фигулом могли добраться до места раньше Метелла и не дать ему наделать глупостей.