Катон помялся.

— Сегодня утром меня вызывали к легату.

— Да? — улыбнулся Макрон. — И что же сказал легат?

— Не так уж много. Сказал, что награждает меня венком и знаком воинской доблести. Я не совсем понял почему.

— По моей рекомендации, почему же еще? — опять улыбнулся Макрон. — Ты ведь спас мне жизнь, если помнишь? Хотя чуть было не сломал при этом штандарт. Но ведь не сломал же. Награду ты заслужил, и, я полагаю, когда на твоем ремне появится знак отличия, многие станут к тебе относиться иначе. Все настоящие воины уважают боевые награды. Теперь ты герой. Чувствуешь? Ты — герой!

Катон опять покраснел.

— Откровенно сказать, я так не считаю.

— Да почему?

— После единственного сражения какой я герой?

— Ну уж сражения. Скорей стычки.

— То-то и оно, командир. Стычки, в которой я если и нанес врагу хоть какой-то урон, то лишь случайно. Где же тут героизм?

— Пластать врагов вовсе не героизм, а работа, — мягко промолвил Макрон. — Оно, конечно, тоже засчитывается в заслуги, но твой случай — другой. Послушай, тебе ведь было вовсе не обязательно возвращаться за мной, ты сам, без приказа, решился на это. Хотя все шансы были против тебя. По-моему, для такого поступка требуется настоящее мужество, и я горжусь тем, что такой парень, как ты, служит рядом со мной.

Катон с недоверием уставился на Макрона.

— Это серьезно, командир?

— Конечно. Разве я когда-нибудь молол языком попусту?

— Никак нет, командир.

— Ну то-то. Так что и ты не болтай лишнего, а принимай все как есть. Я полагаю, состоится торжественная церемония?

— Так точно, командир. Через два дня. Парадное построение. Будут вручаться награды всем отличившимся, включая Вителлия.

— Вот как? — Макрон усмехнулся. — Ну что ж, это украсит его послужной список. Будет чем хвастать по возвращении в Рим.

— Потом, уже вечером, намечен прием. Легат приглашает всех командиров третьей когорты. То есть, конечно, тех, что остались в живых.

— Значит, все будет просто и по-солдатски. Очень похоже на Веспасиана. Чинно и без особых затрат.

— Командир, ты тоже туда приглашен.

— Я? — Макрон пожал плечами и указал на свою ногу. — Как я смогу явиться туда?

— Я спросил об этом легата.

— Спросил? Ну и что он ответил?

— Он пришлет за тобой носилки.

— Носилки? Вот радость, — заворчал внутренне довольный Макрон. — Значит, весь вечер я буду лежать там, как болван, да еще что-то мямлить? Нет сынок, это все не по мне. Я не любитель занудных сборищ.

— Тогда откажись, командир.

— Отказаться? — Макрон поднял бровь. — Парень, приглашение командира легиона для солдата значит больше, чем повеление самого Юпитера, подкрепленное всеми его громами и молниями.

Катон улыбнулся и встал.

— Мне, пожалуй, пора. Что принести тебе в другой раз, командир? Может быть, что-нибудь почитать?

— Нет, брат, спасибо. Нужно дать отдых глазам. Что мне не помешает, так это добрый кувшинчик вина, ну и… игральные кости. Для тренировки руки.

— Для тренировки? — Катон был слегка удивлен, поскольку считал, что числа на кубиках выпадают случайно и никакая техника тут ни при чем. — Ладно, кости так кости.

— И вот еще что! — окликнул Макрон.

— Командир?

— Напомни Пизону, что он должен мне пять сестерциев и что я в них нуждаюсь.

ГЛАВА 15

Центурион Бестия, шествуя вдоль рядов новобранцев, придирчиво осматривал их одежду, оружие и снаряжение. Во многих отношениях эти проверки являлись едва ли не самой тягостной в обучении вещью. Маршировка, муштра и практика с оружием требовали лишь физических усилий, при минимуме умственных, а вот для подготовки к смотру нужны были время, старание и сноровка, граничащая со своего рода искусством. Каждый элемент снаряжения следовало привести не просто в порядок, но в идеальное, безупречное состояние. Разумеется, на сей счет имелись уловки, но такой въедливый жучила, как Бестия, знал их наперечет и куда лучше своих подопечных. Все это понимали, и новобранец мог предпринять попытку надуть его разве что по великой глупости или с отчаяния. Именно поэтому сейчас Катон нервничал и молился всем известным ему богам, чтобы центурион не присмотрелся к глянцу на его поясе и портупейных ремнях. Посещение госпиталя не оставило ему времени, чтобы довести кожу до блеска, и вместо того он по совету Пиракса просто покрыл ее лаком. Стоя недвижно с копьем в правой руке и щитом в левой, Катон явственно ощущал витавший вокруг него запашок. Если Бестия дотронется до липкой кожи, обман раскроется, и тогда взбучки не избежать.

Бестия еще издали углядел свою жертву и устремился к ней, едва скользнув взглядом по четверке стоящих перед Катоном солдат.

— А! Оптион! — произнес он с расстановкой. — Как это мило, что сегодня ты соизволил вспомнить о нас.

Как и в других случаях, это язвительное замечание было несправедливым, ибо если Катон и пропускал занятия, то не по собственной воле, а будучи освобожденным от них приказом легата.

— И что же ты, значит, у нас теперь вроде герой, мастер Катон?

Катон молчал, глядя прямо перед собой.

— Я, кажется, мать твою, задал тебе вопрос, — с нажимом произнес Бестия и повернулся к сопровождавшему его оптиону. — Скажи, разве я, мать его, не задал ему вопрос?

— Так точно, командир, — с готовностью отозвался оптион. — Ему, мать его, был задан вопрос.

— Так почему ты молчишь, недоносок?

— Да, командир! — отчеканил Катон.

— Что, да, командир?

— Да, командир, я у вас теперь вроде герой.

— Я прошу прощения, сынок! — сказал ласково Бестия. — У меня, должно быть, совсем плохо со слухом. Не слышу тебя, хоть убей. Ну-ка ответь мне снова. И громче!

— Да, командир, я у вас теперь вроде герой! — гаркнул Катон.

— Да неужели? А впрочем, почему бы и нет? Надо думать, германцы тут же обделались, завидев такого вояку. Мне и самому-то порой жутковато глядеть на тебя. Представляю, какого ты нагнал на них страху.

Новобранцы покатились со смеху.

— Заткнитесь! — рявкнул им Бестия. — Я давал вам, бабье, разрешение смеяться? Отвечайте, давал или нет?

— Никак нет, командир! — хором ответили новобранцы.

— Так вот, герой, ты теперь должен соответствовать своей славе.

Бестия ел юношу взглядом, стоя так близко, что тот видел каждый шрам на лице ветерана, каждую родинку и даже простудную красную сыпь, обметавшую крылья его гневно раздутых ноздрей. Потом центурион наклонился, наморщил нос и… громко чихнул. Он отступил на шаг, извлек из кармана грязную тряпицу и трубно высморкался. Катон просиял.