Время, казалось, остановилось, что дополнительно взвинчивало людей, подстерегавших варваров, возвращавшихся из набега. Шестая центурия рассредоточилась вокруг главной площади Новиомага. Заняв позицию за каменной полуразрушенной стеной, Катон не мог видеть всех своих солдат, но он физически ощущал их присутствие, их живое тепло, а вот от колодца тянуло лишь смертью. Образ убитого мальчика опять встал перед ним, и жажда отомстить дикарям за эту загубленную невинную жизнь вспыхнула в нем с новой силой.
— Да где же эти долбаные подонки? — пробормотал он и прикусил язык, сердясь на себя за допущенную оплошность.
Все его люди, кроме разве что Фигула, хранили каменное молчание, повинуясь приказу. В большинстве своем это были закаленные ветераны, взятые во Второй легион прошлой осенью после тяжелых потерь. Веспасиану тогда посчастливилось отобрать их из первой волны пополнения, прибывшего с континента.
— Я схожу посмотрю, командир? — встрепенулся Фигул.
— Стой, — шикнул Катон. — Сиди, мать твою, смирно. Ни звука больше.
— Есть, командир. Прошу прощения, командир.
Нет, вот ведь олух! Катон сокрушенно покачал головой. Дай ему волю, и он, на хрен, загубит весь разработанный Гортензием план.
А план, кстати, довольно неплох. Старик даром что туповат, но в стратегии смыслит. Двум центуриям он велел затаиться в развалинах, а остальные четыре распределил по траншеям за стенами городка, чтобы в нужный момент замкнуть кольцо вокруг варваров, угодивших в ловушку. Конница укрылась в ближнем лесу с приказом прятаться там до сигнала.
Предполагается, что верховые будут преследовать и рубить тех врагов, которым удастся вырваться из кольца, хотя Катон, например, намеревался приложить все усилия, чтобы таких ловкачей среди бриттов не оказалось.
Обугленные руины уже заносило снежком, и его первозданная белизна внезапно напомнила юноше о Лавинии. От нее тоже всегда веяло искрящейся, праздничной свежестью, особенно в дни их первых встреч. Правда, через мгновение этот образ сменила ужасная картина жуткой гибели девушки. Катон поспешил прогнать это видение, а чтобы оно не вернулось, решил срочно занять свои мысли чем-то другим. Чем угодно. Он весьма удивился, вдруг осознав, что думает о Боадике. О ее живости, прямоте и раскованности, о манере смотреть, насмешливо изогнув одну бровь. Эту плутовку не портила даже горячность. Оптион улыбнулся. На душе его вроде бы стало теплей.
— Командир, — свистящим шепотом произнес Фигул, привставая.
Остальные легионеры возмущенно воззрились на новобранца.
— Что?! — Катон ошарашенно завертел головой. — Я ведь велел тебе держать язык за зубами.
— Там что-то происходит!
Фигул ткнул пальцем в ночь.
— Заткнись! — прорычал Катон сквозь зубы и для вящей убедительности погрозил олуху кулаком. — Сядь!
Фигул послушно присел на корточки, а Катон с величайшей осторожностью высунулся из-за укрытия и напряг зрение, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в ночном мраке. Заунывный стон ветра в руинах и снегопад гасили все сторонние звуки, и потому юноша увидел врага раньше, чем о его приближении сообщил ему слух.
Темные очертания дальних развалин заколебались, между ними появилась какая-то тень. Всадник. На краю площади тень остановилась и замерла, словно принюхиваясь. Наконец конь заржал и взрыл снег копытом. Прищелкнув языком, бритт направил животное дальше, к колодцу. Темная фигура медленно двигалась сквозь снежную круговерть, и у Катона создалось ощущение, что всадник видит его. Катон пригнулся, но продолжал наблюдать за всадником. Варвар доехал до колодца и остановился, похоже намереваясь заглянуть в черное жерло. Рука Катона судорожно стиснула рукоять меча, но он сумел справиться с почти непреодолимым желанием выхватить клинок из ножен и заставил себя ослабить хватку. Легионеры вокруг него были так же напряжены. Любое неосторожное действие командира могло быть расценено ими как знак ринуться в бой. Между тем следовало дождаться сигнала трубы. Гортензий, устроивший наблюдательный пункт на вершине расположенного по соседству с Новиомагом кургана, велит горнисту протрубить лишь тогда, когда все варвары въедут в селение, до того же момента ни один римлянин не имел права сдвинуться с места.
Все о том знали, однако Катон еще раз обернулся к солдатам и жестом, без слов, велел тем сидеть, как сидят. Они и сидели, но позы их явственно говорили, насколько обрыдло им терпеливое ожидание. Напряженность росла.
Бритт, по-прежнему не слезая с коня, небрежно наклонился над колодцем, отхаркнул мокроту и сплюнул. Катон стиснул зубы. Холодная ненависть, переполнявшая все его существо, мгновенно преобразовалась в жгучую ярость. Кровь в жилах юноши закипела, но он подавил и этот порыв, сжав кулаки до боли в ладонях, причиненной впившимися в них ногтями. Дуротриг, видимо, удовлетворился осмотром и, решив, что опасности нигде нет, развернул коня и рысцой поскакал через площадь к воротам. Катон обернулся к легионерам.
— Сигнал вот-вот прозвучит, — сказал он негромко. — Как только разведчик доложит своим, что все тут спокойно, друиды и дуротриги войдут в городок. Им надо, во-первых, забрать награбленное, а во-вторых, провести где-то ночь. Варвары тоже люди и нуждаются в отдыхе. Усталость притупит их бдительность.
Катон обнажил свой меч.
— Помните, парни…
Ветераны переглянулись. Дожили, их называет парнями какой-то сопляк. Но дисциплина, въевшаяся в плоть служак, погасила волну недовольства. Катон досадливо хмыкнул и резко втянул в себя воздух.
— Помните, действовать надо стремительно, но с умом. Нам вроде надо бы захватить пару пленных, но ради этого зря не рискуйте. Вам ведь известно, как любит центурион наш писать похоронки. Тот, кто позволит себя укокошить, будет иметь дело с ним.
Эти слова возымели эффект: люди заулыбались, и нервная напряженность ослабла.
— Итак, слушай мою команду. Встать. Изготовиться к бою!
В косых снежных промельках замаячили темные силуэты. Люди поднимались на ноги и замирали, настороженно вслушиваясь в завывания ветра, которые порой так усиливались, что вполне могли заглушить желанный сигнал. Однако труба все молчала, зато на площадь уже вступил первый бритт. За ним появился второй, потом третий, четвертый. Уставшие после дневной тряски в седлах дикари спешились и вели коней в поводу. Они один за одним выныривали из темноты и скапливались у колодца. Их прямо на глазах становилось все больше, а дикари шли и шли. Кони грызли удила, били копытами, и этот шум, мешавшийся с добродушным гомоном разрастающейся толпы, казался невероятно громким после безмолвия, еще с минуту назад безраздельно царившего в разоренном городе. Катон нервничал. Он боялся, что пение горна и впрямь не пробьется сквозь звуковую завесу, к тому же для снедающего его беспокойства имелся и более веский резон. Если Гортензий промедлит с ударом, дикарей тут накопится столько, что Шестая центурия по сравнению с ними окажется в меньшинстве и ей придется нелегко.