Гортензий покачал головой:

— Нет, Диомед. Мы отвезем этих малых к легату, тот их допросит.

— Они будут молчать. Поверь мне, центурион, вы ничего от них не добьетесь.

— Может быть. — Гортензий пожал плечами. — А может быть, и добьемся. У нас есть мастера развязывать языки.

— У ваших мастеров тоже ничего не получится.

— Не будь так уверен.

— Говорю же тебе, из них не выжмут ни слова. Лучше расправиться с ними на месте. Раскромсать на части, как поступили они, а головы насадить на колья и оставить здесь, в назидание остальным.

— Мысль недурная, — согласился Гортензий. — Это у многих отбило бы всяческое желание совершать подобные вещи, однако приказ есть приказ. Всех друидов, которые попадутся нам в руки, мне строго-настрого велено переправлять в легион. Кроме того, легату они нужны целыми, потому что имеется шанс обменять их на римлян, томящихся у дуротригов в плену. Прости, но тут уж ничего не поделать. Как говорится, обстоятельства сильней нас.

Диомед вдруг надвинулся на Гортензия. Тот в удивлении поднял брови, но искаженное яростью лицо грека отнюдь не заставило старого воина дрогнуть или хотя бы несколько отстраниться.

— Разреши мне наказать их, — еле слышно процедил Диомед сквозь крепко сжатые зубы. — Я не могу жить, пока эти монстры продолжают дышать. Они должны умереть, центурион. Я просто обязан их уничтожить.

— Нет. Будь добр, успокойся.

Катон видел, что губы у Диомеда дрожат, а в глазах полыхают отчаяние и ярость. Гортензий, напротив, смотрел спокойно, без какого-либо намека на недовольство. Неуважительное поведение собеседника, похоже, и впрямь ничуть не задевало его.

— Я надеюсь, центурион, ты не доживешь до того дня, когда тебе волей-неволей придется пожалеть о своем решении.

— Уверен, что нет.

Губы грека раздвинула саркастическая улыбка.

— Сомнительный подбор слов. Будем надеяться, что у богов не возникнет искушения воспользоваться твоей беззаботностью.

— Боги поступят, как им угодно.

Старый вояка еще раз пожал плечами и повернулся к Катону.

— Возвращайся к своей центурии, оптион. Скажи Макрону, чтобы тот велел своим парням спешно готовиться к маршу.

— После завтрака, командир?

Гортензий ткнул пальцем в грудь юноши.

— Разве я говорил что-нибудь о каком-либо хреновом завтраке? Говорил или нет?

— Никак нет, командир.

— То-то же. Так вот, я хочу, чтобы когорта построилась за воротами, как только полностью взойдет солнце.

— Есть, командир.

Катон отсалютовал и поспешил к своим бойцам, а когда невзначай оглянулся, увидел, что Гортензий и грек все еще что-то между собой обсуждают.

— Вот и ты, оптион! — ухмыльнулся, поднимаясь, Фигул, у ног которого мягко вилась в холодном утреннем воздухе тонкая струйка дыма. — А тут как раз и костер занялся. Правда, пришлось-таки с ним повозиться.

— Брось это, — отрезал Катон. — Мы выступаем.

— А как же завтрак?

У Катона возникло искушение отчитать новобранца точно так же, как только что отчитали его самого, но это было бы слишком несправедливым по отношению к совсем зеленому пареньку, который к тому же пусть и с трудом, но ухитрился выполнить поручение.

— Прости, Фигул. Никакого завтрака не будет. Погаси огонь и собирай свои вещи.

— Погасить огонь?

На лице Фигула появилось обиженное выражение. Он надул щеки, совсем как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.

— Погасить огонь?

Катон вздохнул и носком сапога нагреб холмик снега на кучку тлеющих прутьев. Крохотный язычок пламени ответил на то плевком пара и с недовольным шипением умер.

— Ну вот. А теперь шевелись, солдат.

Когда Катон вернулся к развалинам, где ночевала Шестая, Макрон уже сидел на своем ложе. Он кивнул, выслушав сообщение, потом с утробным ворчанием расправил плечи и гаркнул:

— Эй вы, бездельники. Живо на ноги, недоноски! Мы выступаем!

Тихий гул жалобных стонов рябью прошел по руинам.

— А что насчет завтрака? — спросил робко кто-то.

— Завтрака? Какой еще, на хрен, завтрак? — раздраженно буркнул Макрон. — Сказано же — выступаем!

Легионеры принялись подниматься, неохотно облачаясь в доспехи, Макрон топтался вокруг, подбадривая самых неторопливых пинками. Катон пробрался к своим вещам, уложил их в мешок, натянул кольчугу и уже опоясывался мечом, когда подбежал запыхавшийся вестовой.

— Где Макрон? — спросил он.

— Центурион Макрон там, где ему и положено быть.

Катон рукой указал направление. Вестовой молча развернулся на каблуках.

— Стой! — крикнул Катон.

Он терпеть не мог, когда рядовые других центурий позволяли себе игнорировать его звание, очевидно считая, что он слишком молод для каких-то там церемоний.

Легионер остановился, потом нехотя повернулся лицом к оптиону и вытянулся.

— Так-то лучше, — кивнул Катон. — В другой раз обращайся ко мне как положено. Понял?

— Так точно, оптион.

— Хорошо. Свободен.

Вестовой скрылся среди развалин, а Катон продолжил сборы. Некоторое время спустя гонец снова пронесся мимо него, направляясь обратно к воротам, следом за ним шел Макрон.

— Что стряслось, командир?

— Этот хренов осел Диомед. Представь себе, он сбежал.

Катон неуверенно улыбнулся, пытаясь понять, в чем соль шутки. Ну куда мог сбежать Диомед? И, главное дело, зачем? Ведь лишь под защитой когорты сейчас можно чувствовать себя в безопасности в этом суровом краю.

— И это еще не все, — продолжил угрюмо Макрон. — Этот долбаный грек ухитрился оглушить часового, сторожившего наших друидов, выпотрошил пленных и исчез.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Хм. Зрелище не из приятных, — пробормотал центурион Гортензий. — Этот поганец потрудился на славу.

Черные одеяния недвижно лежащих на снегу друидов были задраны, обнажая голые вспоротые животы, возле которых в лужах крови плавали клубки поблескивавших кишок. К горлу Катона подступил ком, и он отвернулся. Гортензий между тем продолжал:

— Стыд и позор: натворил дел и пропал! Куда годится наша караульная служба? Ну ничего, этот грек мне еще попадется. Я покажу ему, как убивать чужих пленных, не заплатив хоть каких-нибудь отступных.