В первую секунду всем показалось, что и вторая свеча тоже погасла. Закуток погрузился в кромешную тьму, но потом оставшийся яркий солдатик света стал разгонять непроглядность. Сначала несмело, а потом все уверенней и уверенней, как будто отвоевывал право всех свечей мира гореть ярко, во всю силу.
Японцы смотрели на плывущую в сумерках Шишкину, как на богиню.
– И чего? – возмутился Вадя. – Прикол-то в чем?
– У тебя в номере лампочка какая? – с явным презрением спросила Абрамова, которая вдруг подключилась к игре.
– Круглая, – отозвался Вадя.
– Вот то-то и оно, что круглая. Ты последнее время себя как чувствуешь?
– Знаешь, Абрамова! – Вадя заскрипел диваном. – Последнее время я себя особенно хорошо чувствую.
– А знаешь почему? – заскрипела диваном ему навстречу Абрамова.
– Почему?
Вадя замер, ожидая ответа.
Санёк успел подумать, что стоило хотя бы из мужской солидарности предупредить соседа, чтобы он не препирался с Дашкой. Но, с другой стороны, дураков все же лучше лечить сразу, а не по частям. Пускай получит по полной программе. Реанимацией заняться можно будет в номере.
– Потому что ты покойник! – торжественно произнесла Абрамова.
Диван взвизгнул под Вадей.
– Сама ты покойник, – запоздало воскликнул Вадя, хватая себя за коленки.
Притихших японцев накрыло – они сидели тремя совами, забыв о своей дурацкой манере кланяться. Это было хорошо. Как дополнительный бонус к проигранной русско-японской кампании. Пускай знают, как отвоевывать у нас Порт-Артур.
– Мы приносим свои извинения, – забормотал Каору, прижимая ладонь к груди.
Чего он все время извиняется? Что за идиотская манера?
– На том свете сочтемся, – мрачно произнес Санёк. – Даже если кто-то еще не помер, Слепцов в два часа ночи с косой придет и подчистит.
Каору перевел. Хироси вяло улыбнулся.
– Ну что, закончили? – встрепенулся Илья. На экране его телефона летали радужные шарики – он выиграл партию. – Есть хочется.
– Чего это? Еще Санёк не рассказывал, – выдала солиста Шишкина.
Санёк мысленно чертыхнулся. Надо ей, пожалуй, на первой же репетиции подножку поставить, так чтобы с костылем недельку походила. А то больно шустрая стала.
– Нельзя выходить отсюда, пока не рассказаны все истории, – прошелестел Каору.
Ага! Забыл уже, как смотаться хотел полчаса назад.
– Это считается плохой приметой. Круг света, – показал Каору рукой. – Пока горит свеча, все должны рассказать.
– Давай уже, не тяни! – по-королевски разрешила Шишкина.
Санёк пересел удобней. Зачем-то снова посмотрел на окно. А чего он, собственно, тянет? Вот же она! Настоящая история!
– Чего ты, Санёк! Давай! – подбодрил его Вадя, лучась зубастой улыбкой.
Его бы за уши да к стенке прибить, пускай бы работал солнышком, чем даром такую энергию разбазаривать.
– Ну, ты еще тут будешь спектакли разыгрывать, – раздраженно протянула Алиса.
Ее ноготочки уже не просто постукивали по коленке, а долбили, как назойливые птички долбят клювиками пустую кормушку.
– Ну, ладно!
Санёк встал, потом сел. Снова вскочил. Стоя говорить было привычней. Как урок отвечать.
– Все было вчера. И вы это все видели.
– Чего видели? – вылезла вперед Шишкина.
Санёк замолчал, вспоминая вчерашний день.
Сначала шел дождь, потом он прекратился, и начало парить. От асфальта, от стен тянулся удушливый туман. Они плыли в нем, как в воде. По сторонам – клетки с животными. Зоопарк. Обещали панд, но их было всего две штуки, и те какие-то понурые. В остальном – разве что чуть побольше московского. Девчонки стали канючить, что устали, что хотят есть. Илья, как всегда, поддерживал идею с обедом. Алиса предлагала дойти до гостиницы. Вадя громко перечислял, какую рыбу он есть будет, а какую нет. От таких рассуждений бурчало в животе. Людей на улице прибавлялось с каждой минутой. Когда стояли на перекрестке, противоположная сторона казалась густым лесом, сплошной стеной. Вот сейчас загорится зеленый, и стена двинется на тебя, растопчет, задавит. С таким дурацким настроением Санёк и вошел в наугад выбранную забегаловку. Каору как-то неуверенно кивнул, вглядываясь в стеклянные витрины. То ли от запаха, то ли от голода, то ли еще из-за чего Санёк стал громко обсуждать все, что видел вокруг. И того старика тоже.
– Какая-то столовка, – коротко описал он все то, что сейчас вспомнил. – Мы обедали.
– А! – Вадя радостно хлопнул в ладоши. – С дурацкой лапшой?
– Наверное, с лапшой. – Санёк был готов соглашаться со всем, хотя никакую лапшу не помнил. Были водоросли и рис. Но пускай это все называется лапша. Поскорей бы рассказать и уйти отсюда, от таких близких окон, за которыми постоянно кто-то видится. – Там еще старик был. Ну… такой… Чудной.
– С губой отвисшей! – ликовал Вадя. – И глаз один закрыт.
– Хорош встревать! – пнула его Шишкина.
– А чего, ты не помнишь, что ли? – не унимался Вадя.
– Да помню, помню, – зашипела Шишкина.
– Ну вот, – выдохнул Санёк и сел.
– Чего «вот»? – не поняла Кристина. – История-то где?
– Чего рассказывать, если вы все это видели? – заторопился Санёк. Коленки его, как пружинки, сами распрямились, заставляя встать. – Я смеялся над этим стариком, передразнивал, как он смешно лапшу в рот забрасывал, как губой пришлепывал. Вы еще все подначивали – давай еще, давай еще. Старик ругался.
– А я говорила, – решила ввернуть свое веское слово Алиса. – Вел ты себя безобразно.
– Проехали уже! – Илья без игры скучал, ждал, когда можно будет пойти к автомату, стоящему напротив рецепции, и купить бутерброд.
Санёк заулыбался. Он вспомнил, как весело ему было. Как смешно обижался старик, как дергалась его обвисшая губа, как распахивался в гневе черный глаз. Он тогда грозил кулаком, стучал ногами и что-то кричал. В ответ все смеялись, потому что движения его были нелепы, неуклюжи. А когда старик уходил, бросив свою лапшу, все со стульев попадали от хохота. Старик приволакивал ногу и вообще шел слегка боком.
– Ну вот, мы тогда повеселились, я и забыл. – Санёк и сам не заметил, как стал от волнения ковырять кожицу на большом пальце правой руки. – Мы еще погуляли. В магазин этот зашли. Ну… короче, вечером я снова увидел этого старика. Мы сидели в забегаловке здесь, за углом, я поворачиваюсь, а старик на улице стоит и через стекло на меня смотрит. Я сначала думал, что ошибся. Может, у них этих стариков здесь вагон. Выпустили из зверинца, вот и ходят. Он посмотрел на меня и руку поднял. Как будто помахал.