– Ты не замерз? – спросила Шура, нежно коснувшись его предплечья.
– Да нет, – ответил он.
– А меня даже твоя куртка не спасает.
– Тогда по домам!
– Нет, подожди. Пойдем туда… – Шура указала на сарайчик в глубине палисадника.
– В курятник? – недоверчиво переспросил он.
– Это не курятник, Стас, это мое тайное убежище. Пошли, покажу.
И она повела его к сарайчику, в котором действительно оборудовала себе вполне годное в летнее время жилище: на дощатые стены наклеила плакаты, на дырявое ведро накинула скатерку и поставила банку со свечой, а из нескольких ящиков сложила лежанку, водрузила на нее матрас и застелила бельем. Именно в нем, в своем тайном убежище, она принимала поклонников.
– Ого! Да у тебя тут просто «Националь», – хохотнул Стас, плюхнувшись на «кровать».
– Может, и не «Националь», но когда на улице тепло, тут можно ночевать… – Шура подошла к лежанке и скомандовала Стасу: – Двигайся, я тоже полежать хочу.
Тот вжался в стену, освобождая ей место. Она примостилась рядом. «Кровать» была узкой, два человека умещались на ней с трудом, и чтобы лежащий с краю не свалился, его необходимо было придерживать. Что Стас и сделал, обхватил Шуру за талию.
– Так теплее? – спросил он.
Одинец кивнула. Его дыхание щекотало ей шею, и это было так чудесно, что она закрыла глаза. «Если б Стас сейчас поцеловал меня в затылок, – подумалось Шуре, – я бы повернулась, и мы встретились губами… Потом все произошло бы само собой! А то как-то стыдно первой приставать… Да и не умею я!»
– Что-то мне даже жарко стало, – сообщил Стас и завозился.
– Лежи спокойно, а то я свалюсь…
– Да я пойду, пожалуй. Поздно уже! – Он стал подниматься.
Но Шура не дала ему уйти. Забыв о том, что первой приставать к парням некрасиво, она перевернулась на спину, обвила шею Стаса руками (он как раз пытался через нее перелезть), притянула его к себе и жарко поцеловала в губы. Несколько секунд ответа не было, губы Стаса были неподвижны, тело напряжено. Но вдруг тело обмякло, а губы затрепетали. Шура, бедром ощутив выпуклость в его паху, счастливо подумала: «Не отвергнет!» – и сорвала со Стаса футболку.
Стас мчался на своей «Ямахе» по пустынному шоссе. Шлем он не надел, и льющиеся из глаз слезы мгновенно высыхали на ветру.
Он и не предполагал, что смерть отца так его потрясет. В последние годы они почти не общались, а если и случались диалоги, то все заканчивались одним – скандалом. Причем инициатором его, как правило, бывал Стас. Сын взрывался, если отец навязывал ему свою помощь или просто давал деловые советы, злился, если тот лез в его личную жизнь или пытался втянуть Стаса в свою, выходил из себя, когда отец вспоминал маму, но если не вспоминал, то Стас просто сатанел. И всякий раз при встрече с отцом он ловил себя на одной и той же мысли: «Мама умерла из-за тебя, сукин ты сын! Ее больше нет, а ты живешь… И не мучаешься угрызениями совести… И наслаждаешься деньгами, властью, бабами… Как несправедливо! Лучше б ты умер!»
И вот отец умер…
Стас газанул. Мотоцикл взревел и понесся с такой скоростью, что стоящие по обе стороны дороги деревья слились в один сплошной забор.
Когда Стасу (он тогда уже собрался уезжать с вечера встречи с одноклассниками и шел к своей «Ямахе») сообщили, что его отец убит, он не поверил своим ушам. Решил, что это жестокая шутка. Ему всегда представлялось, что папа умрет глубоким стариком, пережив всех своих врагов, и вдруг – покинул мир в расцвете лет (формально он уже был пенсионером, но энергии Виктору Сергеевичу было не занимать), да еще дал себя убить? И кому, Вере Чайке?
Ну да, Стасу сказали, что Радугина-старшего убила именно Вера. Уже потом, когда стали известны все факты, он понял: Чайка тут совсем ни при чем. А вот кто при чем, Стас даже представить не мог. Он, конечно, понимал, что у отца куча завистников, недоброжелателей, соперников, и допускал, что его кончины могут желать многие, но чтоб убить… Да еще и не руками нанятого профессионала, а своими собственными…
«Убийство не политическое, – размышлял Стас. Тогда, еще не осознав до конца всей горечи утраты, он мог логически мыслить. – Такие тщательно планируются и чисто исполняются. Хотя вполне вероятно: отца убрали потому, что он кому-то помешал как мэр или бизнесмен, он же главный акционер птицефабрики. Но решились на это спонтанно… На вечере выпускников было много людей, тесно связанных с ним. Кстати, вице-мэр тоже присутствовал, а он, пожалуй, первый кандидат на опустевшее кресло…»
Мотоцикл подбросило на кочке и повело в сторону. Стас еле удержал «Ямаху», но все же смог избежать падения. Выровняв своего железного коня, нажал на тормоз. Все, пора остановиться и отдышаться, а то и шею свернуть недолго. Он однажды уже чуть не погиб, когда вот так же гнал по ночному шоссе… Тогда его мать лежала в гробу, и до ее похорон оставались считаные часы. Стас был не в силах находиться в доме (особенно потому, что там отец запоздало убивался над телом жены), выбежал во двор, прыгнул на мотоцикл и помчался куда глаза глядят. Он гнал так, что покрышки визжали, и на одном крутом повороте мотоцикл завалился набок, полетел в кювет. Чувствуя адскую боль в придавленной «Ямахой» ноге и видя перед собой только приближающийся ствол гигантской сосны, Стас подумал: «Все, конец», – и почувствовал разочарование. То есть ничего такого, о чем пишут и говорят: будто вся жизнь пролетает перед глазами. Он ощущал только сожаление о том, что жизнь так быстро подошла к концу…
Но тогда все для Стаса кончилось благополучно. Он даже не пострадал серьезно. Только ногу сломал и на похоронах матери был в гипсе. От черепно-мозговой травмы его спас шлем. Если б не он, возможно, не было бы уже Стаса Радугина на свете.
После той аварии он всегда ездил в шлеме. И только сегодня не надел. А все потому, что разбил его: когда осознал, что отца больше нет, шарахнул шлемом об асфальт, вскочил на мотоцикл и погнал в темноту…
В кармане куртки затрезвонил мобильный телефон. Стас вытащил его, глянул на экран и сильно удивился, обнаружив шестнадцать неотвеченных вызовов. Оказывается, ему все время звонили, да только он не слышал. На сей раз связаться с ним хотел давний отцовский товарищ, владелец единственной частной нотариальной конторы города Забудкин.
– Здравствуйте, Андрей Саныч, – поприветствовал его Стас. Голос его был на удивление спокоен, хотя внутри все дрожало.
– Привет, Стас… – И с тяжким вздохом сказал: – Соболезную.
Стас молчал. Он не знал, как реагировать на соболезнования, хотя, когда умерла мама, слышал их многократно. К счастью, Андрей Александрович и не ждал от него каких-то ответных слов. После небольшой паузы он бросил еще одну фразу: