Открывать Шура умела, хотя шампанское пила редко. Хлопнув пробкой, она разлила шипучку по чашкам – фужеры Вера не удосужилась достать – и подняла свою, чтобы чокнуться с задумчивой подругой. Та взяла «фужер» не сразу. Сначала погоняла по столу металлическую сеточку от шампанского, затем скомкала фольгу, швырнула ее в ведро и, не попав, хмыкнула. Потом взяла чашку и, стряхнув оцепенение, сказала:
– Давай выпьем за судьбу! Или за карму, не знаю, как правильнее.
– Давай, – согласилась Шура, хотя не совсем поняла, о чем Вера толкует.
Глухо чокнувшись чайными чашками, они выпили шампанское. Обе залпом. Вера, опустошив свою емкость, вновь ее наполнила.
– А теперь давай мою маму помянем, – предложила она.
– А что, сегодня какой-то праздник церковный?
– Нет никакого праздника. По крайней мере, я не знаю такого. Просто вспоминаю ее весь день… – Вера обхватила чашку ладонями, как будто в ней было не шампанское, а горячий чай, которым хочется согреть руки. – Мужчины Радугины – злой рок для женщин семьи Чаек. Дядя Витя разбил мамино сердце, Стас мое.
– Дядя Витя что?
– Ах, Шура, ты ж ничего не знаешь… Мама из-за него вены себе вскрыла. Любила она его. Много лет любила. И ждала, что он на ней женится. Но не дождалась, как ты понимаешь… И умерла.
– Ты это серьезно?
– Куда уж серьезнее, – горько улыбнулась Вера. – Я как узнала, так его возненавидела… Я и сейчас… – Она отставила чашку, но тут же придвинула и стала барабанить по фарфору пальцами. – Но когда Стаса полюбила, запретила себе плохо думать о его отце. Оправдания ему находила, а главное, думала – все прощу только за то, что благодаря ему на свет появился человек, с которым я хочу прожить всю жизнь…
Она замолчала.
– Мы твою маму хотели помянуть, – нарушила тишину Шура. – Давай?
Вера кивнула и шумно втянула шампанское. Потом задумалась о чем-то, глядя в одну точку.
– Что ты будешь теперь делать? – спросила Шура, имея в виду сегодняшний день. Видя, в каком Вера состоянии, она хотела побыть с ней и занять ее чем-нибудь.
– А что мне остается? Только ненавидеть. Уже обоих.
– Да я не об этом…
Но Вера будто не слышала ее реплики.
– А дяде Вите я все же отомщу. Теперь можно. И потом уеду.
– Куда? Опять к тетке?
– Нет, далеко уеду. Туда, где ничто не напомнит о злом роке, довлеющем над женщинами семьи Чаек…
Она схватила чашку и, залпом выпив шампанское, с размаху швырнула ее в стену. Толстый, второсортный фарфор раскололся не на мелкие кусочки, а на два уродливых куска, которые упали на пластиковый стол. Вера взяла в руки тряпку, смахнула осколки в ведро и обыденно проговорила:
– Ты, Шур, извини, что выгоняю, но мне надо делами заняться. Пока!
И пошла в комнату, где засела за компьютер.
Постояв немного в прихожей и убедившись в том, что Вера не замечает ее присутствия, Шура покинула квартиру.
* * *
Вера шла по коридору, чеканя шаг, как солдат на параде. Она на самом деле ощущала себя солдатом, только не на парадном плацу, а грязным, потным, злым бойцом с передовой, который вот-вот с криком «ура» ринется в атаку.
– Вера Николаевна! – окликнула ее секретарша Радугина. – Вера Николаевна, да куда же вы? Вам разве назначено?
– Да, – бросила Вера через плечо и шагнула к двери в кабинет.
– Но у меня не записано…
Чайка тряхнула волосами, дернула дверь за ручку и вошла.
– Вера? – удивленно проговорил Виктор Сергеевич, подняв голову над бумагами, лежавшими на столе. – Привет. Проходи, садись.
– Здравствуйте, – сухо приветствовала Радугина Вера.
– Ты по делу или у тебя ко мне личный вопрос?
– У меня есть к вам вопросы, но, боюсь, вы на них не ответите.
– Не понимаю тебя…
– Хотя один задам! – грубо оборвала его Вера. – Вас хоть иногда мучает совесть?
– Перестань разговаривать со мной в таком тоне! – вскипел Радугин. – Ты что себе позволяешь?
– Так что там с совестью, Виктор Сергеевич? Мысли о маминой смерти вас мучают или вы уже давно выбросили из головы воспоминания о женщине, которая любила вас настолько, что, когда вы ее бросили, посчитала за лучшее покончить с собой?
Виктор Сергеевич побледнел. И как будто меньше ростом стал. Вера впервые видела его таким.
– Ты знаешь? – спросил он хрипло. – О нас с Ульяной?
– Знаю.
– Но откуда?
– Из маминого дневника. Она записывала в него все свои переживания… – Вера почувствовала, что к горлу подступает ком. Но плакать было нельзя, поэтому она кашлянула и продолжила: – Мать посвятила вам всю себя. Многие годы вы были центром ее Вселенной. А она для вас, кем была она? Той, чья слепая любовь тешила ваше самолюбие?
– Ты ошибаешься, Вера… Ульяна много значила для меня.
– Вот уж в чем я как раз не сомневаюсь! Кому неприятно осознавать себя центром Вселенной.
– При чем тут это? – Радугин поморщился. – Я бы предпочел, чтобы Ульяна более спокойно ко мне относилась…
– Вы должны были ее отпустить сразу, как только решили, что не хотите разводиться. Ведь вы не хотели, правда? А мать пичкали «завтраками» лишь для того, чтобы держать ее при себе!
– Нет, все не так. Я метался между двумя женщинами и долго не мог принять окончательного решения… Многие годы!
– Но все же приняли! А маме не сказали. Продолжали врать, обещать, держать ее на привязи своими сказочками… – Вера подалась вперед. Ее карие глаза покраснели, щеки покрылись пятнами, и сейчас она очень походила на себя маленькую. На того самого Опарыша, которого дразнили и во дворе, и в школе. Но теперь никто бы не посмел обозвать ее, потому что Вера излучала такую силу духа, что Радугин почувствовал себя неловко под ее пронизывающим взглядом. – Так почему же, Виктор Сергеевич? Почему вы ее не отпустили?
– Я не мог, понимаешь, не мог…
– Почему?
– Но это же так очевидно! Я любил ее, Вера!
– Да бросьте!
– Иначе я настоял бы на том, чтоб она прервала беременность.
– Что? – Вера привстала, но тут же опустилась обратно на стул. – Мама была беременна от вас?
– А ты разве не читала в дневнике?
– Нет… Ничего такого там не было… – Вера стала лихорадочно вспоминать мамины записи, пытаясь обнаружить в них хотя бы намек на «интересное положение», но так и не смогла. – И что же стало с ребенком?