Снова ударил пистолет.
– Значит, ваших выстрелов мы не услышим, – констатировал Гринчук. – Вы дали приказ брать живым? Или разрешили бить на поражение?
– По обстоятельствам, – ответил Полковник.
Возле особняка рвануло. Огненный клубок вспух на мгновение возле особняка.
– Граната, – сказал Гринчук.
* * *
Шмель выскочил на улицу сразу после взрыва. Его машина стояла немного в стороне, ее взрыв затронуть был не должен.
Снег отчаянно скрипел.
Слева послышался невнятный возглас. Шмель выстрелил на звук и побежал к машине.
Что-то сухо ударило в дерево рядом с Шмелем. Стреляют, понял он. Из бесшумного. Явно не менты. Кто тогда? Кто?
Щелк, щелк, щелк… Дорожка из снежных фонтанчиков почти бесшумно добежала до забора. Пуля с визгом отлетела от кирпича.
Шмель оглянулся, выстрелил туда, где, как ему показалось, что-то шевельнулось.
До машины оставалось всего несколько шагов, когда новая дорожка снежных фонтанчиков догнала Шмеля и ударила по ноге. Шмель упал.
Его хотели взять живым. Поэтому стреляли по ногам. В два автомата. Одна очередь свалила Шмеля. Вторая чуть запоздала и ударила уже по лежащему. Спина, бок, шея, голова.
Этого Шмель даже не почувствовал. Не успел.
* * *
– Вы знаете, что я с вами сделаю, если с мальчиком что-то случится? – спросил Владимир Родионыч.
Гринчук промолчал. Он молча шел справа от Владимира Родионыча, стараясь не отставать и не забегать вперед. Владимир Родионыч старательно держал темп, но слышно было, что давалось ему это с трудом. Он сипел так, что заглушал скрип снега под ногами. Полковник дипломатично держался чуть сзади.
– Не нужно так торопиться, – сказал Гринчук. – Судя по всему, ваши парни уже закончили.
Захрипела рация в руках Полковника.
– Слушаю, Шторм-три, – сказал Полковник.
– Что там? – остановившись, спросил Владимир Родионыч.
Он пытался справиться с одышкой.
– Шмель оказал сопротивление, и его убили. Случайно. У нас ранено три человека. К счастью – легко.
– Орлы, – тихо сказал Гринчук.
– По…помолчите, – потребовал Владимир Родионыч. – Что там с Липским?
– Еще не знают. Просят разрешения войти в дом.
– Пусть входят, – сказал Владимир Родионыч. – Пойдемте.
– Не нужно было бежать пешком. Прекрасно подъехали бы на машине, – сказал Полковник.
– Ничего, воздухом подышим. Но если…
– Я уже слышал, – сказал Гринчук. – Если что-то случилось с Липским.
– Я… И вся ваша наглость и хитрость не помогут вам, – предупредил Владимир Родионыч, поскользнулся, но его успел подхватить Гринчук.
– Руки уберите, – потребовал Владимир Родионыч.
Они уже подошли к калитке, возле которой темнел силуэт одного из бойцов, когда рация снова подала голос.
– Да, Шторм-три, – сказал Полковник. – Где? Понял.
– Что там? – спросил Владимир Родионыч.
Полковник не ответил и быстрее прошел через двор и поднялся в дом по ступенькам.
За ним вошел Владимир Родионыч и Гринчук.
В доме горел свет.
Тело Шмеля втащили в холл и положили на пол. Снег, смешанный с кровью потихоньку таял, и по полу ползла тонкая розовая струйка.
Лицо Шмеля кто-то прикрыл простыней с дивана. На белой ткани начинали проступать кровавые пятна.
Рядом с телом лежали пистолет и сумка. Обычная спортивная сумка из кожзаменителя.
Еще один боец стоял возле ступенек на второй этаж.
– Где он? – спросил Полковник.
Боец в черной вязаной шапочке-маске молча указал рукой наверх. Полковник пошел по ступенькам. Владимир Родионыч остановился и сделал несколько вдохов, держась рукой за грудь. Его неприспособленные к прогулкам по снежной целине туфли были облеплены снегом. Брюки тоже. До колен.
– Пойдете наверх? – спросил Владимир Родионыч.
– Что я там не видел? – Гринчук подошел к елке и поправил на ней гирлянду из крохотных лампочек.
Владимир Родионыч медленно поднялся по ступенькам наверх.
Когда через несколько минут он спустился вниз, Гринчук все еще стоял перед елкой. Огоньки горели.
Простыня на теле Шмеля пропиталась кровью.
Владимир Родионыч спускался медленно, крепко держась за перила. Подошел к Гринчуку и взял его за расстегнутую куртку. Тряхнул.
Голова подполковника безвольно качнулась.
– Ты понимаешь, что наделал? – спросил Владимир Родионыч и снова тряхнул Гринчука.
Тот оторвал, наконец, взгляд от мигающих огоньков и посмотрел в глаза Владимира Родионыча. И что в этом взгляде заставило Владимира Родионыча отпустить куртку Гринчука и отступить на шаг.
– Они сидели на диване, – тихо сказал Гринчук. – Вот там.
Палец подполковника дрожал, когда указывал на диван.
– Слева – мать. Она только успела набросить халат. Из-под него была видна ночная сорочка. Белая такая, полупрозрачная, – Гринчук подошел к дивану и сел. – Вот тут. А справа от нее сидел сын. В пижамке. С глупым желтым покемоном на груди. Пуля вошла покемону точно между глаз. Одна пуля. А вторая ударила мальчику в голову.
Гринчук дотронулся до спинки дивана, где в коже были видны пробоины.
– Дальше сидела его сестра. Тоже в пижаме. Только с далматинцами. В сестру попало три или четыре пули. И столько же ударило в отца. Ударом его отбросило в сторону, и он, наверное, упал бы на пол. Если бы не диванная подушка.
Гринчук встал и подошел к стене. Дотронулся рукой до выбоин от пуль. Крови почти не было видно. Только светло-коричневые разводы. Еле заметные.
– Тут стояли охранники, – сказал Гринчук. – Им всем на Новый год подарили бронежилеты. Но эти четверо вышли в холл, не надев подарков. Они отдыхали вон в той комнате.
Гринчук указал рукой на дверь.
– Никто из них не успел вытащить оружие. Их срубили одной очередью, но все равно, никто, похоже, не попытался даже схватиться за пистолет. Никто из четверых, подготовленных и тренированных.
Владимир Родионыч смотрел на Гринчука, словно завороженный. В каждом движении подполковника чудилась какая-то боль. Словно даже дышать ему трудно. Словно он каждым движением сдирает повязку с кровоточащей раны.
Полковник молча спустился вниз и остановился у лестницы.
– А вот там, возле входа на кухню, стояли три женщины: горничная, повариха и няня. Они были в халатах, словно и у них не было времени одеться, – Гринчук обернулся к Владимиру Родионычу. – Шмель – сволочь. Он подонок и убийца. У него не дрогнула рука, когда он убивал своих подельщиков. У него не дрогнула рука, когда он убивал Леню Липского… Но знаете, что меня мучило все время?