Михаил встал с табурета, молча собрал грязную посуду и, поставив ее в мойку, начал мыть.
– Чай будешь? – спросил Гринчук.
– Чай? Буду, – кивнул Браток. – Хотя лучше бы водочки тяпнуть.
– У нас еще есть работа, – напомнил Гринчук.
– Помню, – Браток положил в чашку сахар, размешал. – Бабка это все козе в тамошней канцелярии и рассказала. Та – в крик. Сама не понимает чего, а орет и требует, чтобы бабка прекратила хулиганить. Прибежал тамошний начальник. Ему старушка тоже все спокойно объяснила. Начальник охренел. И, сука, давай бабку выпихивать. Я даже дернуться не успел, как мужики вмешались. Они там своего родственника дожидались. Тела. Вся эта компания выкатывается во двор, Крик, гвалт. Меня в сторону отодвинули, я даже корочку показать не успел.
Пока я смотрел, чтобы старушку не затоптали, начальнику морговскому уже по сопатке дали, и он весело так по двору прокатился в сторону подвала. А из подвала как раз тамошний работничек. Видит – начальнику фейс попортили. Типа, наших бьют. Работник кликнул корешей, тех еще человека три выскочило. Народ тертый, со жмурами накоротке. Обедают на покойниках. Мужики, которые начальника в нокаут отправили, в стенку стали, привычные, видать. Чисто Куликово поле.
Старушка в сторонке, к стеночке прижалась и мелко крестится. Я ей узелок подал, который она обронила, и принялся порядок наводить.
– Навел? – спросил Гринчук.
– С третьего удара, – вздохнул Браток. – Чтобы внимание к себе привлечь, типа. Мясники упали, а когда стали подниматься, я им корочку и показал. Успокоились. Тут старушка к ним обратилась. Не поверите, эти мясники белыми стали. Все видали, а такого… Они ей и про то сказали, что там у них плохо пахнет, и что спать негде, и что холодно. И про крыс, которые покойников объедают… А она свое твердит, я быстро, сыночки. Всего два денька. Чувствую, мол, на больше сил уже не хватит. Полный абзац. А из школы музыкальной, как на грех, кто-то на трубе Неаполитанский танец наяривает. И, зараза, как до второго куплета доходит – сбивается и заново начинает. Пока мы там во дворе толкались – раз десять сыграл.
Михаил к столу не вернулся. Он подошел к окну и стоял неподвижно, рассматривая что-то во дворе. Гринчук оглянулся на него, но ничего не сказал. Понятно, что Михаил беспокоится об Ирине. Ей, во всех этих проблемах с Михаилом, может быть труднее всего. Тяжелее.
– И что ты предпринял, гражданин прапорщик? – спросил Гринчук, когда Браток сделал паузу, чтобы отхлебнуть чаю.
– Я? – неуверенно переспросил Браток.
– Ясное дело – ты, – кивнул Гринчук. – Я ж тебя знаю – ты не мог все оставить в таком странном виде. Тем более что бабка поступила технически совершенно правильно.
Браток со стуком поставил чашку на стол и сердито посмотрел на Гринчука.
– Чего зверем смотришь? – осведомился Гринчук. – Я о бабке что-то не так сказал.
«Не так!» – хотел сказать Браток, но промолчал. Гринчук явно не прикалывался, а в насмешливых его глазах Браток рассмотрел еще и какую-то странную грусть.
– Формулируй, Ваня, – потребовал Гринчук. – Не таи в себе.
– Иван полагает, что говорить о старушке в таком тоне, какой выбрали вы, Юрий Иванович, не стоит, – Михаил сказал это не оборачиваясь. – Иван полагает, что бабушка поступила искренне. Иначе она и поступить не могла.
– Так, Иван? – Гринчук посмотрел в глаза Братку, и тот отвел взгляд в сторону. – Иван все еще полагает, что человек не может искренне поступить технически правильно? Чисто интуитивно выбрать единственно правильный ход?
Браток что-то пробормотал, глядя на крышку стола.
– Ваня, – засмеялся Гринчук. – Я ж ни тебя, ни старушку ни в чем не упрекаю и не подозреваю. Старушке действительно было страшно. Но ведь она могла пойти в исполком или еще куда. Могла писать письмо президенту или проситься в дом престарелых. А она пошла в морг. И поставила сразу нескольких человек в ситуацию, когда они стали искать выход за нее. Она ведь ничего такого не требовала, только места для того, чтобы спокойно умереть. Понимаешь? Если бы она просила денег, помощи, заботы – ее бы послали, да и ты на все это не слишком бы отреагировал. К попрошайкам мы привыкли. А она… Она все повернула так, что это вы, вы все начали придумывать, как выбраться из этой жуткой истории. Мы же все – существа нежные. У меня вот, например, когда слышу о женских медицинских проблемах, начинает болеть в таких местах, в которых у мужика в принципе болеть не может. А вы…
– А чего мы? – вскинул голову Браток.
– А вы себе представили, как это бабка будет сидеть в морге, среди покойников, чтобы умереть при свидетелях, чтобы не сгнить в одиночестве в своей комнате.
У Братка что-то захрипело в горле, он откашлялся и залпом допил свой чай.
– И я так полагаю, что именно ты, Ваня, принял меры к преодолению кризиса, – ровным голос подвел итог Гринчук.
– Я пообещал ей заезжать в гости каждый день, – тихо сказал Браток. – И, если что, заняться похоронами. И денег дал… Давал.
– А она отказалась, – Гринчук невесело усмехнулся.
– Да, отказалась. Говорит, что выжить без чужой помощи она может. А вот умереть…
Все помолчали.
Михаил вернулся к столу, взял оставшуюся посуду, отнес ее к мойке.
Гринчук убрал со стола сахарницу и чайник для заварки.
– Кстати, Ваня, – прервал, наконец, молчание Гринчук. – А с похоронами…
– Все нормально, – Браток посмотрел на часы. – Вот сейчас, как раз, все должно заканчиваться. Обещали всех троих похоронить нормально, без понтов, но по-человечески. Цветов я не заказывал.
– И правильно сделал, – кивнул Гринчук. – Покойнички были уродами. Но замочили их, в какой-то мере, и из-за меня. Ладно.
Гринчук хлопнул ладонью по столу.
– Кто и что делает дельше?
– Я встречаюсь с Мальвиной, – сказал Браток. – Встречаюсь и договариваюсь с ней о подробностях выступления. Хотя, Юрий Иванович…
– Что?
– Какого хрена вот так выделываться и крутиться вокруг этих уродов? Надавать ему тупо в дыню, припугнуть и поставить в угол.
– А потом – следующего, – подхватил Гринчук. – И следующего. И еще одного. Лучше уж все пресечь одним махом.
– Как скажете, Юрий Иванович, – в голосе Братка все-таки прозвучала нотка неодобрения.
– Михаил? – Гринчук обернулся к Михаилу.
– На сегодня у меня – все. Собирался поехать к маме Ире. Ночевать, наверное, буду там же.
Гринчук молча кивнул. Он и так чувствовал себя виноватым перед Ириной, а тут еще… Гринчук решительно встал из-за стола:
– У меня несколько небольших встреч, а потом – посещение крутого кабака. Если что – звонить на трубу. Вопросы?
Зазвонил мобильник.