– Мышьяк ищу, – ответила Инга. – Сейчас принесу.
– Слышали? Мышьяк – это признак любви. И в старые времена влюбленные мужчины не шли к престарелым начальникам своих любимых, а совершали героические подвиги, славные глупости и тому подобный бред.
– Глупости я уже совершал, – сказал Гринчук грустно.
Зазвонил телефон.
– Да, – ответил Владимир Родионыч. – Я вас узнал, уважаемый господин Полковник. Да. Он уже у меня. Нет. По личному вопросу. Именно-именно. Вас? Я сейчас спрошу.
Владимир Родионыч посмотрел на Гринчука:
– Полковник вам для ваших личных потребностей не нужен?
– Полковник… Зовите, – махнул рукой Гринчук. – Старый конь борозды не испортит.
– Можете приходить, – сказал Владимир Родионыч, – он назвал вас старым конем и разрешил прийти.
Вошла Инга. Молча, не обращая внимания на Гринчука, она поставила кофе перед Владимиром Родионычем. И большую чашку поставила на журнальный столик.
– Больше ничего не нужно? – спросила Инга.
– У вас найдется для меня минут десять? – спросил Владимир Родионыч. – Дела подождут?
– Дела – подождут. Десять минут для ВАС, у меня найдется, – Инга остановилась возле письменного стола. – Я вас слушаю.
Гринчук поерзал в кресле.
– Вы присаживайтесь, – указал рукой на второе кресло возле столика Владимир Родионыч. – Присаживайтесь.
Инга села в кресло, скрестила ноги. Вопросительно посмотрела на хозяина кабинета.
Тот откашлялся, словно перед выступлением. Поправил папку на краю стола. Достал из кармана пиджака очки, покрутил их в руке и снова спрятал в карман.
– И вообще, какого черта! – возмутился, наконец, Владимир Родионыч. – Я почему-то на Юрия Ивановича не обиделся, хотя имел для этого все основания. Да, имел…
Владимир Родионыч строго посмотрел на Гринчука.
– Он меня назвал как-то старым хреном. Он неоднократно ставил меня в глупое положение. И с вашей, Инга, помощью в том числе. Он вообще открыто обхамил меня прилюдно и сбежал со своего рабочего места в самый напряженный момент, оставив вместо себя какого-то прапорщика – спасибо, кстати, хорошо работает. При все при этом я продолжаю с ним общаться, улыбаюсь вот, – Владимир Родионыч изобразил широкую дружелюбную улыбку, – принимаю его у себя в кабинете, кофе вот предложил… А вы, Инга…
– Да, – оживился Гринчук. – А вы, Инга, ведете себя…
– Губа зажила? – спросила Инга. – Могу повторить.
– Давай, – согласился Гринчук. – Бьешь, значит любишь.
– Ненавижу, – сказала, не оборачиваясь, Инга.
– Ненавидит, – всплеснул руками Владимир Родионыч. – А кто позавчера перепутал бумаги в папках по кадрам? Тетя Роза?
– Я уже извинялась, – сказала Инга.
– А сегодня с утра, я видел, как вы плакать изволили, – продолжил Владимир Родионыч.
– Я не плакала! – возразила Инга.
– Ага. Вы танцевали канкан.
– Не плакала. Мне в глаз попал…
– Гринчук, – закончил Владимир Родионыч.
– Уважаемый Владимир Родионыч, – голос Инги был холоден, словно она специально весь месяц выдерживала его на морозе. – У меня возникает странное ощущение, что вы отчего-то решили, будто я нуждаюсь в ваших более чем настоятельных советах по организации моей личной жизни?
– Как сказала… – Владимир Родионыч помахал в воздухе указательным пальцем. – Не женщина – памятник феминизму. Умна, красива, самостоятельна, профессиональна и непроходима глупа.
Бровь Инги удивленно приподнялась.
– За время нашего сотрудничества, дорогая Инга, я был с вами максимально корректен, и вмешался в ваши действия только раз, когда трое из пяти хулиганов, полезших к нам на курорте, были уже без сознания, а один сидел на полу и баюкал свою сломанную руку. Тогда я вас попросил прекратить экзекуцию. Помните?
Инга кивнула.
– И я не позволил себе в ваш адрес ни каких замечаний, когда вы тузили прямо в приемной несчастного охранника, дерзнувшего сделать вам неприличное предложение, – Владимир Родионыч посмотрел на Гринчука. – Инга не рассказывала вам этих подробностей из своей жизни?
– Нет, – с готовностью покрутил головой Гринчук, – но я видел, как она ставила или даже лучше сказать, укладывала на место, одного южного кавалера, не вовремя оценившего ее красоту.
– А вот этого она не рассказывала мне, – печально заметил Владимир Родионыч.
– И что из всего этого следует? – поинтересовалась Инга.
– А из всего этого следует, что вы поймете мое состояние, когда я назову вас непроходимой дурой, – Владимир Родионыч хлопнул ладонью по столу и повысил голос. – Именно дурой и именно непроходимой. Вы же его любите, елки зеленые. И если у вас не хватит ума с ним помириться – простить его, черт возьми, то и подохнете старой девой, в компании компьютера и занудных книг!
Гринчук зааплодировал. Глаза Инги округлились от изумления. Губы дрогнули.
– И нечего здесь строить из себя обиженную институтку! – прикрикнул Владимир Родионыч. – Спать она, видите ли, с ним может, а выйти за него замуж…
Гринчук снова зааплодировал.
– Да как вы… – пробормотала Инга. – Да как вы смеете!..
– Смеет-смеет, – поспешил заверить ее Гринчук. – Он у себя в кабинете, разговаривает со своей наемной работницей. А на дворе, между прочим, капитализм. А ты, милочка моя, по личным причинам начинаешь заваливать свои служебные обязанности… А его это, естественно, раздражает.
Инга медленно встала с кресла и обернулась к Гринчуку.
– Я, пожалуй, выйду, – молодо вскочил с кресла Владимир Родионыч, – а вы тут пообщайтесь. Со своей стороны, я предоставляю Инге отпуск. С какого числа?
– С первого июня, – тоже вставая со своего кресла, сказал Гринчук. – В мае расписываться нельзя, примета плохая…
Инга шагнула к Гринчуку.
– С первого так с первого, – Владимир Родионыч быстро прошел к двери кабинета. – И еще я готов принято заявление об уходе с работы и даже выплачу подъемные, в связи с переездом на новое место жительства…
Инга медленно замахнулась, дверь кабинета захлопнулась за Владимиром Родионычем.
В приемную как раз вошел Полковник. Он остановился на пороге и с интересом осмотрел шефа.
Тот постоял несколько секунд возле обитой кожей двери, достал из кармана платок, вытер лицо и только тогда обратил внимание на Полковника.
– Что случилось? – спросил Полковник.
– Вам все происшествие, или только основные моменты?
– Можно основные, – разрешил Полковник.
Зазвонил телефон на столе у Инги. Владимир Родионыч взял трубку: