Он следил даже не за исполнением законов. Законы от их поселка были далеко, в городе. Тут нужно было соблюдать обычаи и поддерживать обычный уклад жизни.
Этого хватало.
Иногда, конечно, приходилось кого-то арестовывать. Обычно – чужаков, совершивших нечто недозволенное походя, проездом. Свои все понимали с детства и запоминали накрепко.
Когда вдруг показалось, что закон рухнул, когда сразу после Встречи в городах полыхнуло безумием, в округе, подвластной Николаеву, все осталось по-прежнему. Разве что перестали ездить в город. Так решили – подождать, пока утрясется все.
Жмыхины, по привычке своей скопидомской, попытались на грузовике съездить в райцентр, посмотреть, что там где лежит бесхозного. Потом уже, когда все снова успокоилось, старший Жмыхин приходил к участковому с бутылкой – мириться и благодарить, а поначалу очень обиделся и даже попытался применить силу.
Первый и, как очень сильно надеялся Лукич, последний раз в жизни выпало ему применить оружие против своих земляков. И то, что стрелять пришлось не в озверевшего Ваську Жмыхина, размахивающего двустволкой, а по скатам его «бычка», утешало не слишком.
Жмыхинскую машину он тогда остановил на околице, Жмыхин с сыновьями, забыв обо всем, подступали к участковому, не скрывая намерения раз и навсегда отучить того лезть не в свои дела, двустволка и помповуха уже приноравливались, где проделать в Лукиче дыру, но тут подоспели местные мужики, Жмыхиных смяли и долго, с удовольствием успокаивали.
Их оружие, кстати, очень пригодилось, когда нагрянули к исходу второй недели Встречи в поселок мародеры.
Сашка Шиш из соседней Полеевки успел на мотоцикле как раз вовремя, предупредил, что два десятка отпетых с автоматами и ружьями на трех грузовиках вычистили Полеевку, порезали скот, собрали оружие, убив троих мужиков и Иванову бабу. И собрались в Понизовку.
Шиш их опередил на час.
Ну и все. Машины мародеров встретили возле леса, там, где дорога входила в балку. В три двустволки – это получилось шесть стволов – картечью вымели залпом кузов первой машины, а водителя через лобовое стекло пристрелил самолично участковый.
…«Зилок» вильнул, уперся капотом в песчаный склон, в корму ему врезался второй, а третья машина успела затормозить. Только толку в этом не было. В кузов, на головы выскакивающих мародеров полетели бутылки с бензином. Полыхнуло, двое закричали, превращаясь в жирно горящие факелы, начали кататься по земле, пытаясь сбить огонь, но ничего у них не получилось.
Крупная картечь с расстояния в пять метров. Снизу, от машин, начали стрелять в ответ, но в суете выпушенные пули либо шли слишком высоко, либо вязли в песке.
Через две минуты все закончилось. Обгоревшие умерли не сразу, но им никто помогать не стал. Просто подождали, когда крики прекратятся. Потом взорвались бензобаки грузовиков, один за другим…
Трупы собрали, зарыли на дне соседнего оврага. Еще трижды пришлось разбираться с бандами. И, как подсчитал Лукич, к исходу осени в овраге лежало тридцать четыре покойника. Долго он маялся, решая, оповещать начальство или нет, а потом решил, что не стоит.
Но вот спать по ночам стал еще хуже. Нет-нет да и проскакивали в тревожный сон лобовое стекло грузовика, дырки от пуль, появляющиеся в нем, и откидывающееся назад тело водителя. Или начинал душить спящего Лукича смрад обгоревшей человеческой плоти.
Но сейчас Лукич проснулся не от кошмара. Наоборот, сон получился яркий, приятный, в нем Маша Быстрова вернулась в свой дом веселая и нормальная. И шли они с Петрухой, взявшись за руки, шли к Лукичу, улыбаясь…
В этот самый момент под самым окном дома Лукича кто-то еле слышно кашлянул. Еле слышно. Именно так, как должен был кашлянуть человек, знавший Лукича, его чуткий сон и не желающий будить еще и Лукичову супругу, женщину, в общем, добрую, но нервную.
Участковый встал с кровати, надел спортивные штаны и достал из-под подушки пистолет. Вот десять лет, считай, прошло с мародерских времен, а привычка осталась и уходить как-то не собиралась.
Взял с окна на кухне портсигар и спички.
Лукич вышел на крыльцо, сунул пистолет в карман и закурил.
– Вечер добрый, – сказал Петруха, выходя из-за куста сирени, что росла перед домом Николаева.
– Скоро уж утро доброе, – кивнул Лукич на восток, где небо над лесом приобретало уже золотой оттенок.
Над землей стелился туман, босым ногам в шлепанцах было зябко. Лукич переступил с ноги на ногу.
– Помощь нужна, дядя Тема, – сказал Петруха.
– Покалечили кого? Неужто ночью «космополеты» приходили?
Лукич затянулся папиросой, прикрывая рукой огонек, чтобы не мешал смотреть на Петруху.
Тот был одет в кожаную куртку. В боевую кожаную куртку, напомнил себе Лукич. Кожанки у «землян» были вроде формы, которую они надевали в особо трудных и почетных случаях.
Вот когда вчера нагрянули на вертолетах бойцы, начали на Лукича кричать, угрожать, что его за пособничество и отказ от сотрудничества заберут с собой и закроют на двадцать пять лет, не меньше, Петруха с ребятами пришли к дому в этих кожанках.
Слава богу, что бойцы быстро собрались и улетели, так и не дав возможности мальчишкам попытаться сделать глупость.
– Нам в город нужно, дядя Тема, – сказал Петруха. – До утра нужно попасть.
– Электрички не ходят. – Лукич докурил папиросу, аккуратно положил окурок в консервную банку, стоявшую на второй ступеньке крыльца. – Все равно придется ждать до пяти тридцати.
– Нас Степаныч согласился на автобусе довезти.
Степаныч согласился. Это значит, Степаныч, которого разбудили среди ночи, не послал молокососов матерно, не вышел на двор со своим любимым черенком от лопаты, а согласился не просто ехать в город, но и отвезти туда…
– Бесплатно, – сказал Петруха, подчеркнув тем самым важность и необычность момента.
Бесплатно Степаныч мог человека из огня вынести, в драку за земляка против десятка чужаков сунуться, невзирая на ножи и прочие лезвия, но хоть нитку, хоть пригоршню снега зимой бесплатно ни у Степаныча, ни у всей его многочисленной родни получить было невозможно. А тут – нежно любимый автобус, топливо жрущий, словно танк. И бесплатно.
– Кто едет? – спросил Лукич.
– Наши все. И еще ребята из Полеевки и Мартового. Тридцать человек.
– Тридцать человек, – повторил Лукич. – И что?
– Помощь нужна… – снова сказал Петруха, переступая с ноги на ногу.
– Зачем? Сели в автобус, поехали. – Лукич потер замерзшие плечи. – Через полтора часа будете в городе.
– Нас одних могут не пустить. А с вами…
– А со мной пустят, а потом, когда вы устроите там какое-то непотребство, с меня спустят шкуру, дадут нарасти новой и спустят снова. Нет, пожалуй.