– Я…
– Я мент, понимаешь? Я правильный мент, я всю жизнь прожил, думая, что кто-то оценит и поймет меня. И что? Я должен защищать тех, кого ненавижу. Гирю твоего ублюдочного вот должен защищать, потому, что он… А! – Гринчук махнул рукой. – Хочешь уходить – уходи.
– Я не хочу уходить, – призналась Нинка.
– Не хочешь – не уходи! – развел руками Гринчук. – Будем и дальше трахаться ради спортивного интереса.
Нинка почувствовала, как снова на глазах наворачиваются слезы.
– Господи, – Гринчук собрал деньги со стола и протянул их Нинке. – Вот, возьми.
– Я думала, что ты хоть немного…
– Немного? Ты же великолепно понимаешь, что, когда придет момент, ты меня опять сдашь, как сдала сегодня. А я, даже если ты почему-то не сдашь меня, буду ждать от тебя этого. Ждать каждую минуту. Мы с тобой так устроены. Я никому не доверяю, а ты не станешь ради меня жертвовать хоть чем-то. Я не прав?
Нинка молча положила деньги на диван, взяла свою сумочку и вышла из квартиры.
В конце концов, подумала она, спускаясь в лифте, капитан как всегда прав. Он – человек конченый. Он сгорел изнутри. А ей, Нинке, выпал шанс. «Кентавр» клуб маленький, но с него можно начать. Какая упругая и надежная кожа у директорского кресла. Как приятно было прикоснуться в директорскому столу. К ее столу.
Выходя из подъезда, Нинка пообещала себе, что отныне в клубе ее будут звать все только по имени-отчеству. Все.
– Нинка, как дела? – спросил вынырнувший из темноты Браток.
– Пошел ты, козел! – выкрикнула та. – Не Нинка, а Нина Алексеевна. И менту своему передай…
– Что передать менту?
– Скажи, если захочет – пусть приезжает. Когда угодно, – Нинка хотела сказать дреугое, что-то обидное, но эти слова вырвались сами собой, помимо ее желания. – Когда захочет.
Браток проводил взглядом Нину Алексеевну и поцокал языком.
Гринчук посмотрел в окно на уходящую девушку, усмехнулся невесело и набрал номер на телефоне.
– Садреддин Гейдарович? – спросил Зеленый.
– Слушаю тебя, капитан.
– Вы хотели знать, кто вас решил стравить с Гирей?
– Да, – коротко ответил Мехтиев.
– И хотели, чтобы я вас помирил с Гирей?
– Конечно, хотел.
– У вас есть шанс, – Гринчук поморщился, словно собирался сделать то, чего делать не хотелось.
– Слушаю тебя, дорогой…
– Бесплатный, – автоматически поправил его капитан, – совершенно бесплатный. У Гири сейчас проблемы и к нему в гости нагрянул тот, кто за всем этим стоит. Ваши люди за клубом следят?
– Да.
– Я думаю, что Гиря не в восторге от посетителя. И сам хотел бы наладить с вами отношения мира и сотрудничества.
– Ты так думаешь?
– Он просил вам передать, что вас ссорил именно нынешний посетитель.
Садреддин Гейдарович помолчал.
– Вот, в общем, и все, – сказал Гринчук.
– Я твой должник, – сказал Мехтиев.
Капитан милиции Юрий Иванович Гринчук выключил телефон и сел на кухонный табурет. Кажется, он переступил черту. Кажется. Но у него, кажется, нет выбора. Если он решил, что этот взрыв не может остаться безнаказанным, то оставаться на полпути нельзя.
Была надежда, что все решится само собой. Что те странности, которые проявились за несколько последних дней, удавкой затянутся на горле у виновника того взрыва. А теперь он не мог ждать. Слишком уж решительно взялся Андрей Петрович…
Снова зазвонил мобильный телефон.
– Да.
– Юра?
– Да, батюшка, – Гринчук не смог скрыть удивления от звонка отца Варфоломея. – Что?
– Приезжай в нору, Юрка, скорее приезжай. Беда здесь.
– Что случилось?
– Убивать их пришли.
* * *
В общем-то, отец Варфоломей ошибался. Первоначально убивать Крыс никто не собирался. Так, попинать немного, припугнуть, пустить кому-нибудь юшку из носа, а кому-нибудь, особо непонятливому, сломать пару косточек.
Задача была напугать и вышвырнуть прочь.
Андрей Петрович особо это подчеркнул, хотя закончил инструктаж словами: «Без особой необходимости не мочить». И ударение было сделано именно на «без особой необходимости». А какая необходимость особая, а какая – нет, решать должны были уже на месте. И не пятеро пацанов Гири, а двое парней Андрея Петровича.
Пацаны вообще старались держаться от пары чужаков немного поодаль. Так вели бы себя, наверное, собаки, если бы в их стаю случайно затесались волки. Хрен его знает, пока собрались охотиться вместе, но не исключен вариант, что волки решат пообедать своими лающими временными союзниками.
Сильное впечатление на пацанов произвела стремительная разборка в клубе, ныло уязвленное самолюбие и копошилось в угрюмых мозгах быков желание отомстить, добраться до глоток пришлых волков. Потом. Если получится. И накапливалось желание выплеснуть злость хоть на кого-нибудь. На первого подвернувшегося. На тех же Крыс.
А Крысы… Крысы, как это ни странно, за пару последних дней поверили в свою неуязвимость. И еще поверили в то, что теперь все будет хорошо. Совсем хорошо теперь будет, сказал даже вечно недовольный Петрович. В чем именно будет заключаться это «совсем хорошо» никто из Крыс толком не представлял. Это было как в детстве, когда каждый представлял себе неизбежное пришествие коммунизма по-своему. От вечного безделья, до бесплатных конфет.
Когда ближе к полудню появились цыгане и принесли в Нору продукты и заказанные Доктором медикаменты, Крысы пришли в такое приподнятое состояние, что даже пригласили посетителей к столу. И что странно – цыгане вежливо согласились и с полчаса пили чай, осторожно отвечая на вопросы Коня и Старого.
– Во, Миха, фокусник! – восхищенно сказал Тотошка пришедшему отцу Варфоломею. – Это ж надо – так цыган обломать. И всего за два дня. Погоди, мы еще!..
– Чего еще? – безжизненным голосом спросила Ирина. – Чего еще?
– Ну… это… еще смогем! – пробормотал Тотошка и, чтобы скрыть замешательство, выудил откуда-то из кустов бутылку вина. – Вы как, батюшка, красного вина примете?
Отец Варфоломей тяжело вздохнул.
Прав был Юрка Зеленый. Сто раз прав. Странные и необычные дела творятся в свете. Цыгане Крысам еду носят, а Крысы порядок у себя в Норе наводить начали. Вон, палатка стоит, пространство перед ней выметено, и даже умывальник весит рядом с палаткой, и полотенце с мылом тут же.
– Грехи наши тяжкие, – выдохнул отец Варфоломей, принимая кружку с вином. – Не ворованное?
– Ни Боже мой, – Тотошка даже зажмурился от такого предположения, словно сама мысль, что у него, у Тотошки, может что-то ворованное, приводила его в неописуемый ужас.