Тебе нужно отдохнуть, вспомнил он слова Мехтиева. И еще он вспомнил, что при нем сейчас статья с выкладками, доказывающими, что это не люди Мехтиева затеяли войну с Гирей, что при нем сейчас запись интервью Садреддина Гейдаровича, в котором тот клянется и божится, что это кто-то другой хочет опорочить честное имя всех азербайджанцев.
Борис Фенстер мог действительно стать великолепным журналистом-аналитиком, потому, что сейчас, всего за одну секунду он понял, насколько усилит позиции Мехтиева смерть редактора Фенстера. Ты устал, сказал ему Мехтиев и поднял тост за то, чтобы все получили по заслугам.
Внезапно зажегся фонарик прямо перед глазами Фенстера. Борис зажмурился, поднося руки к лицу, и не увидел, как откуда-то из-за фонарика скользнул нож.
Горло обожгло.
«Мартирос еще живая?» – всплыло вдруг в мозгу.
«Нет еще», – попытался прошептать Фенстер, и это оказалась очень длинная фраза, ее хватило до самой смерти.
* * *
… – Кто это? – выкрикнул Гиря.
– Ты хотел со мной поговорить, – сказал телефон голосом Мехтиева.
– Садреддин Гейдарович? – почти простонал Гиря.
– Это я, дорогой. Мне наш общий знакомый передал, что ты хочешь со мной договориться, но кто-то мешает. Какой-то нехороший человек. Это правда?
– Это правда, – прошептал Гиря, не в силах отвести взгляд от мертвого лица Андрея Петровича.
– До сих пор мешает? – поинтересовался Мехтиев.
– Не, – сглотнул Гиря, – больше не мешает.
– Вот и хорошо. Давай мы с тобой встретимся завтра. Или послезавтра. И поговорим. Коньяку попьем, фруктов поедим. Дела наши обсудим. Давно мы с тобой не разговаривали просто так, для души. Нет?
– Да, давай поговорим, – мертвым голосом произнес Гиря.
– Что-то у тебя с голосом, дорогой. Ты не заболел? – спросил участливо Мехтиев.
– Нет, здоров. Выпил немного…
– Что такое – немного выпить? Ты же мужчина, дорогой! Или прислать тебе врача?
– Не нужно, – сказал Гиря. – Я сам.
– Как знаешь, Геннадий, как хочешь. Звони, когда захочешь. И пусть никто, – голос Мехтиева подчеркнул это «никто», – не пытается испортить наши отношения. Да?
– Да, – прошептал Гиря.
– До встречи, Геннадий Федорович, – Мехтиев отключился.
Гиря выронил телефон, встал на четвереньки и попытался подняться на ноги. Пол кабинета медленно поплыл в сторону, и Гиря выставил руки, чтобы не расшибиться о стену.
– Живой, – сказал сам себе Гиря. – Живой.
Он был единственным живым во всем здании.
– Живой! – истошно завопил Гиря, взял, наконец, с полки коньяк, отвинтил пробку и осушил бутылку.
Все кончилось. Все – кончилось.
* * *
А для Гринчука все еще продолжалось. И самое обидное было то, что опер совершенно не представлял себе кто именно прислал к его дому этих ловких мальчиков.
Руки Гринчуку ни сковывать, ни связывать не стали, и это обнадеживало. Убить его могли прямо возле доме, или, еще лучше, на пороге лифта. Автоматический лифт словно создан для засады. Ничего не подозревающий клиент приезжает на первый этаж, хронически лишенный дежурного освещения, двери открываются, и киллер, посасывая любимый леденец, всаживает сколько хочет пуль в силуэт, очень контрастно смотрящийся на фоне кабинки лифта.
Стрелять не стали – хотят поговорить.
Гринчук огляделся и обнаружил, что в салоне микроавтобуса кроме него находится кто-то, лицо которого не различимо в полумраке, и в углу на полу шумно сопит некто, в котором Гринчук с удовлетворением признал Братка.
Жив. Не убили. Очень приличные люди. Один из тех, кто доставил Гринчука в машину, подошел к сидящему в глубине салона и что-то очень тихо сказал на ухо.
– Не очень и хотелось, – пробурчал Гринчук, демонстративно отворачиваясь.
Суставы ныли, и Зеленый не мог не оценить профессионализм хватки своих новых знакомых.
– Вы что-то сказали? – спросил уверенный мужской голос.
– Я с незнакомыми мужчинами на улице не разговариваю, – манерным голосом отрезал Гринчук.
– Гринчук Юрий Иванович, тридцать семь лет, капитан. Оперативный уполномоченный. С четырьмя звездочками на погонах ходит уже неприлично долго, без всякой надежды на продолжение карьеры. Холост.
– А ноги какие у меня красивые, – подсказал Гринчук. – Немного кривоваты, но не слишком. Женщины не жалуются.
– Зато жалуются коллеги и начальство.
– Сейчас так тяжело найти хорошее начальство, – вздохнул Гринчук.
Браток вздохнул совершенно задавлено.
– Вы бы кляпчик из моего приятеля вынули, – посоветовал Зеленый. – Помрет болезный. А он только жить, можно сказать, начал, курить бросил.
– Отчет психолога о беседе с вами читается как детективный роман, – ровным тоном продолжил мужчина.
– А эта коза первая начала, – тоном профессиональной ябеды сказал Гринчук. – Ей что, трудно было просто написать заключение и отправить меня на работу.
– Дама решила, что такой ай-кью у опера мог появиться только в результате ее ошибки.
– А такие специалисты могут появляться на свет только в результате ошибки родителей, – обиженным тоном подвел черту Зеленый. – У меня вопрос – можно?
– Можно, – мужчина, по-видимому, кивнул, но рассмотреть это было трудно.
– Вы меня в течение ближайших пятнадцати минут не собираетесь убивать? – спросил Гринчук.
Браток всхлипнул.
– Ближайших пятнадцати? – переспросил таинственный собеседник. – Не собираемся.
– Тогда, может, поехали? Я заплачу, – предложил Гринчук.
– Куда?
– К клубу.
– Он еще не работает, – напомнил мужчина.
– Кстати, не хотите представиться? – спросил Зеленый, разминая кисти рук.
– Поехали, – негромко скомандовал мужчина, и микроавтобус тронулся с места. – А называть меня можете пока… Можно просто – Полковник.
– Жаль, – разочарованно протянул Зеленый.
– Чего именно? – уточнил Полковник.
– Того, что не капитан. А то мы незаметно перешли бы на «ты», и я бы мог по секрету сообщить, что ваши приятели не отобрали у меня табельного оружия. Хотите, покажу, товарищ полковник?
– Не стоит. И полковник я в отставке.
– По возрасту или по инвалидности?
– По выслуге.
– Коллега, – оценил Гринчук.
– Так зачем мы едем к клубу?
– Это зависит от того, какое вы, господин полковник в отставке, имеете отношение к этому увеселительному заведению.