Так вот вернемся к тому треклятому дню, с которого начались мои мытарства и злоключения. На этот раз командировка Людмилы занесла меня в край удивительно благословенный. Что там говорить, юг есть юг, и это не может ни радовать. Из лютой зимы мы сразу же окунулись в ласковое лето. Московский аэропорт провожал нас жутким снегопадом, словно март одолжил февралю столько, сколько тому надо. А судя по погоде надо ему весьма прилично: мороз минус тринадцать, тучи ходят хмуро и ветер не ветер, а ураган какой-то: волосы развеваются прямо под шапкой.
Слава богу, распрощались мы со всеми этими ужасами сразу же, едва ступили на донскую землю. Мне стало ясно куда пошло все тепло: оно осело здесь, в Ростове-папе. Март едва перевалил за середину, а в воздухе двадцать восемь и море солнца. К тому же, что для Ивановой совершенно не типично, впереди у нас оказалось два выходных дня. В общем, на радости такой мы с Людмилой из шуб сразу же вскочили в купальники и отдались в добрые руки Катерины, невероятно благодарной пациентки, обладательницы роскошной дачи на берегу Азовского моря. Ради моря я даже магазинами пожертвовала. Катерина нас тут же и увезла на эту проклятую дачу, с которой ВСЕ и началось. Уж лучше бы я осваивала магазины Ростова. Вот к чему, дорогие мои, приводят жертвы: к одним неприятностям.
Началось, правда, весело, как это обычно и начинается. Чем паршивей неприятность свалится на человека, тем больше он радуется в преддверии собственных слез. В моем случае, к сожалению, никого баланса не наблюдалось. Радовалась я весьма сдержанно, чего не скажешь о моих страданиях, последовавших за этой глупой радостью. Два дня на пляже мы с Ивановой трудолюбиво покрывали загаром свои бесцветные, вытравленные московской зимой тела. Я даже сделала попытку войти в море, но Людмила (страж моего здоровья) категорически воспротивилась.
— Вода холодная, утонешь, — компетентно заявила она.
— У меня первый разряд по плаванию, — справедливо обиделась я.
— С годами это проходит, — отрезала Людмила.
— Ну Иванова, какая же ты язва, — рассердилась я. — У меня завелся единственный недостаток — возраст — и ты не устаешь им тыкать в глаза. А сама на целых шесть лет старше, и по виду в матери мне годишься! Побойся бога!
Видимо я была права, потому что Иванова бога побоялась и принялась оправдываться.
— Ты неправильно поняла, — начала она юлить. — Я имела ввиду судороги. Никто не спорит, плаваешь ты сносно, но вода не прогрелась. В ледяной воде не избежать судорог.
Ох, лучше бы я не послушалась Иванову и, скрученная судорогами, сразу же утонула, тогда, в Азовском море. Это был бы идеальный вариант. Видимо судьба давала мне шанс избежать гораздо больших неприятностей. К сожалению этим шансом я не воспользовалась и, отказавшись от купания, разлеглась на пляже. Как чувствовала, что бронзовой умирать всегда приятней, чем бледной и бесцветной. В общем, я предоставила солнцу свое обнаженное тело в качестве холста. Солнце быстро нарисовало на нем восхитительный загар, украсивший мое новое пастельно-розовое платье. В этом платье и сидела я на третий день нашей командировки. Сидела на просторной, залитой солнцем, веранде в ожидании Ивановой, с раннего утра укатившей в Ростов для обмена опытом.
Катерина, хозяйка дачи, и бюстом и характером очень походила на мою подругу Марусю. Это сразу расположило. Тем более, что Катерина развлекала меня вином, закуской и местными сплетнями. Перед нами пенилось волнами Азовское море, уносящее жар свежераскаленных камней далеко за горизонт. Легкое домашнее вино приятно пьянило и звало на подвиги. Какие-то ранние цветочки вовсю цвели на участке Катерины. На открытой веранде образовался зной, против которого (после московской зимы) я ничего не имела. Воздух был напоен ароматами весны, и по-моему мимо меня даже пролетели две мухи, предвестницы лета.
В общем, несмотря на то, что я не отправилась по магазинам, жить было можно. Я, преисполнясь оптимизмом, вовсю радовалась себе и миру. Больше, конечно, себе. Радость моя усиливалась, когда я вспоминала подруг, оставшихся в Москве. Представляя Нелли, Марусю или Клавдию, сквозь снежные вихри продирающихся к метро, чтобы там, подавившись и потолкавшись вволю, досыта натрястись в переполненном вагоне и все “за ради чего”? Чтобы вынырнуть из-под земли в минус тринадцать под новые толпы народа… Брр! Как ужасна их планида! И все время кто-то топчется по ногам, и за воротник задувает, а с неба летит всякая дрянь и мерзнет нос… Брр! Брр!
В общем, представляя весь этот кошмар, я злорадствовала на всю катушку. Пока мои лучшие подруги там, в Москве, добровольно отдаются всем тяготам столичной жизни, я, как настоящее дитя природы, среди садов, среди полей и морей нежусь на солнышке, не теряя времени, аж в марте месяце покрываюсь загаром, вдыхаю сплошной озон и при этом еще попиваю винцо да закусываю черной икорочкой, и все это за счет благодарной пациентки и министерства здравоохранения. Просто блеск!
Если бы при всем при этом еще не было бы Катерины… Точнее, вместо Катерины был бы Он, какой-нибудь высокий стройный исполин с мужественным лицом и сильными руками… Но Катерина не давала надежды избавиться от ее общества в ближайшие несколько часов. Она добросовестно открывала свою душу, систематически наполняя мой бокал.
— Ну, … в общем так, Сонька, что я должна тебе сказать… Та ты закусывай, закусывай, дорогая… В общем, такие мои впечатления, поняла я хоть теперь, что не будет никакого мне личного счастья, а все через то, что слишком я забочусь о чужом… Взаимовыручка, вот мой девиз!
В этом месте Катерина делала страшные глаза, брезгливо (?) вела носом и неожиданно трогала обеими ладонями все то, что у нее было спереди и возвышалось над столом.
— Черт, лифчик мал, — с досадой бурчала она, запуская руку за пазуху и подтягивая широкие бретельки, — жмет зараза. Та ты закусывай, закусывай.
Я закусывала и дивилась на Катеринин бюст, гадая есть ли в природе такой размер, за пределы которого он не устремился бы.
Сидели мы неплохо. Стол был накрыт по лучшим правилам гостеприимства. Катерина — на все руки мастерица — сама накрыла, сама ела-пила, не забывая приглашать и меня. Я старалась, конечно, но Катерина (дородная бедовая казачка) подавала такой пример, что на протяжении всей нашей трапезы я испытывала легкое расстройство от своей бездарности. Просто курицей себя ощущала рядом с этим веселым могучим существом, пышущим здоровьем, лучащим счастье и источающим оптимизм. Казалось, не знает девка что такое горе, потому как одна лишь у нее в жизни отрава — ее муж Витька. Я уже поняла, что на Витькины недостатки Катерина может указывать без устали, не теряя при этом благостного расположения духа.
— Ой, Сонька, дорогая, — на южный манер, со смаком и нараспев, как это принято в этих краях, вещала Катерина, — нет мне никакого личного счастья через мою доброту, вот такие мои впечатления.
Я понимала, — врет Катерина, сама она знает, что ближе многих к благополучию и вообще со своим Витькой является образцом супружеского счастья, но обижать ее мне не хотелось. Я сочувственно кивала, густо намазывая пышный пшеничный батон черной икрой цимлянских осетров и бросая косые взгляды на хрустальный бокал, щедро наполненный красным вином из подвалов Катерины.