Слава богу, Власова не вернулась, зато несколько минут спустя стена с полкой медленно поползла на свое место, закрыв распахнутую дверь тайника. Мне стало ясно, что при выключенном свете тайник закрывается автоматически. Из этого следует, что мое первое посещение осталось незамеченным, если, конечно, не подняли шум работники, пришедшие в подвал. Что-то подсказывало мне, что они шум не подняли. Вряд ли те тетки догадались каким путем я проникла в подвал. Ведь там столько дверей.

Успокоившись, я вернула книги на место и отправилась к Власовой.

— Софи, так мы еем или не еем? — радуя мое сердце, поинтересовалась она.

— Едем-едем, — успокоила я ее.

Не буду рассказывать каких трудов стоило мне дотащить ее до машины. Еще больших трудов стоило мне ее оттуда вытащить. Путешествие же до дверей ее квартиры напомнило мне странствие Одиссея. Я думала, мы никогда не туда не дойдем. Вместе с Власовой я полежала на каждой ступени, потерлась о все стены, но все же героически дотащила ее до квартиры и заботливо уложила на диван.

“Учитывая ее состояние, сегодня разговора не получится, да я и не совсем готова к нему. Вот провожу Иванову, кое-что выясню и прижму Власову к стенке,” — думала я, возвращаясь на дачу.

Но все вышло не так.

Глава 20

На даче столовая — место встреч — снова была пуста. Все нахоронились досыта и разошлись по своим комнатам. Я не стала тревожить Иванову, и тоже залегла спать.

Утром проснулась от ее баса.

— Вставай, Софья, — будила она меня, протягивая традиционную чашку кофе. — Проводишь меня на вокзал и… — Она смущенно запнулась. — В общем надо заехать еще в одно место.

Я сразу поняла, что речь идет о Моргуне и поспешно кивнула.

— Заедем, куда скажешь.

Иванова с благодарностью взглянула на меня и присела рядом. Пока я пила кофе, она, чтобы не чувствовать себя бесполезной, достала нитку с иголкой из своего воротника и пришила к моей блузке пуговицу. Меня всегда удивляла ее какая-то армейская привычка иметь при себе иголку с разными нитками.

— Иванова, — умиляясь, сказала я, — родись я барским ребенком, лучшего дядьки мне не найти.

— Ты глупа, мать, — откусывая нитку, ответила она. — Дядьками называли мужчин, а женщин звали няньками или мамками. Мне больше подходит — мамка.

— Тебе больше подходит варвар, — закричала я, заметив, что с ниткой она откусила кусок моей блузки. — Нет, ну кто тебя просил? Лежала себе вещь и лежала. Дорогая, между прочим. Так надо взять ее и испортить! Представляю, что творится с больными, после того, как ты их зашьешь. Если говорить о блузке, то теперь ее лучше выбросить.

Иванова распахнула глаза.

— Ты серьезно собираешься выбросить эту симпатичную кофточку? — тоном бескрайнего удивления поинтересовалась она.

— А что, прикажешь ее носить? Чтобы все принимали меня за нищенку?

— Подари ее мне.

— Дарю. Приедем в Москву, возьми свою иголку и шей в моем гардеробе все подряд, а то мне уже шмотки некуда девать. Пора покупать третий шкаф.

— Так ты едешь со мной! — обрадовалась Иванова. — Как хорошо, что я не сдала твой билет.

— Глупо поступила. Я остаюсь, но не навечно.

— Тогда поспеши; у нас дела.

* * *

В столовой Катерина варила яйца.

— Зачем? — возмутилась Иванова, быстро смекнув кому они предназначаются.

— Вы же решили поездом, а там долго кушать придется, — пояснила Катерина.

Иногда она умеет так выразить мысль, что хоть бери и записывай.

— Обойдусь копченой колбасой и сыром, — отрезала Иванова.

— Вон, они в холодильнике лежат.

— Ну Катерина, с тобой отъезжать одно удовольствие, — похвалила я в надежде на ее дальнейшую щедрость.

— От похорон остались, — пояснила Катерина, и я сразу поняла, что надежды могут не сбыться.

— Хорош болтать, садитесь жрать, — приказала Иванова и бросилась метать куски пищи в рот и глотать их не разжевывая.

Я пробовала есть в этом темпе, но сразу признаюсь: не смогла. Поэтому уехала в город голодной. Пока Иванова, как крокодил, дремала, переваривая целые куски, я мучилась воспоминаниями о бутерброде, который мне не дали доесть.

На въезде в город Иванова проснулась и, паникуя, спросила:

— Куда?!

— К Моргуну, — как о само собой разумеющемся сказала я.

Иванова успокоилась и принялась задумчиво глазеть в окно. По опыту я знала, что в такие минуты ее лучше не трогать. Это было обидно, потому что мне и на фиг не нужен ее Моргун, но я же туда еду. Значит и она должна поговорить со мной о наболевшем. Тем более, что я со вчерашнего дня этого жду.

Иванова же глазела в окно и готовила прощальную речь, с которой она собиралась обратиться к своему ненаглядному Моргуну. Наконец она очнулась и сказала:

— Приедем, поднимешься и все как тогда.

— Когда “тогда”? — спросила я, отказываясь верить, что она посылает меня к Зинке.

— Когда была жива Вера.

— Не пойду я туда!

— А кто мне вызовет Фиму?

— Вот уж не знаю, надо было раньше об этом думать и договариваться. Вызови его по телефону.

Иванова закатила глаза.

— Сообразила. Зинка нервно реагирует на телефонные звонки и обязательно снимет трубку сама.

— Могу попросить любого прохожего. Пусть позовет мужским голосом.

— Ну да, а Зинка будет стоять рядом и слушать. Как ты не поймешь, ревнует его она.

— Я думала, что в таком возрасте уже не ревнуют.

Иванова сменила тактику.

— Соня, Сонечка, — заскулила она, нежно поглаживая меня по руке и пытаясь чмокнуть в щеку.

Ей это ужасно не идет, и я разозлилась.

— Прекрати, терпеть этого не могу, как лесбиянка себя ведешь. Пойду, пойду к твоему Моргуну.

— Спасибо, — обрадовалась Иванова. — Прикинешься сотрудницей, вызовешь его…

— Не учи, — оборвала я ее, заезжая во двор. — Знаю где кем прикинуться.

Зинка сразу же открыла дверь, узнала меня и, не спрашивая ни о чем, сказала:

— Ефим Борисыча нет дома.