Я начала было бормотать: «Я таких не смотрела. Мама считает, что в них слишком много насилия…» — и сама рассмеялась, оценив шутку. Кости тоже усмехнулся и многозначительно покосился на «мерседес».
— Вижу. Стало быть, хорошо, что ты их не смотрела. Бог знает, к чему это могло привести.
Отсмеявшись, я поняла, что мне в самом деле интересно, и упорно глядела на него, пока он не стал виновато откашливаться.
— Хорошо, я тебе расскажу, но взамен и ты ответишь на один мой вопрос. Так или иначе, но нам надо убить час.
— Мера за меру, доктор Лектер? [5] — фыркнула я. — Ладно. Хотя я не вижу смысла. Ты и так все обо мне знаешь.
От его глаз так и полыхнуло жаром, и он, понизив голос до шепота, ответил:
— He все.
Ох ты! Неловкость мгновенно вернулась. Прокашлявшись пересохшим горлом, я заерзала, стараясь сделаться совсем незаметной.
— Когда это случилось? Когда ты превратился?
Пожалуйста, говори о чем-нибудь… Пожалуйста, перестань так на меня смотреть…
— Припоминаю… это было в тысяча семьсот девяностом году, в Австралии. Я оказал парню услугу, и он решил меня отблагодарить, сделав вампиром.
— Как? — поразилась я. — Ты австралиец? Я думала, англичанин.
Он улыбнулся, но не слишком весело.
— Можно сказать, того и другого понемножку. Родился я в Англии. Там и провел молодость, но, когда превратился, был в Австралии. Так что отчасти и австралиец.
Я так заслушалась, что забыла все прежние заботы.
— Ты должен рассказать подробнее!
Он откинулся на борт трейлера, непринужденно вытянув ноги.
— Мне было двадцать четыре года. Это случилось ровно через месяц после дня моего рождения.
— Боже, да мы почти ровесники! — Я осознала нелепость этих слов, еще не договорив.
Он хмыкнул:
— Ясное дело. Плюс-минус двести семнадцать лет…
— Э-э, ты понял, о чем я. Ты выглядишь старше двадцати четырех.
— Вот спасибо. — Он засмеялся над моим явным замешательством, но тут же сжалился и пояснил: — Времена были другие. Люди раньше взрослели. Вы, черти, и не знаете, как хорошо живете.
— Расскажи еще… — Он медлил, и я выпалила: — Пожалуйста!
Кости склонился вперед. Теперь он был совершенно серьезен.
— Это неприятная история, Котенок. Никакой романтики, не то что в книгах или в фильмах. Помнишь, ты мне рассказывала, как девчонкой поколотила тех парней, что назвали твою маму шлюхой? Ну а моя мама шлюхой и была. Ее звали Пенелопа, и она родила меня в пятнадцать лет. Мне повезло, что мадам того заведения относилась к ней по-дружески, не то мне ни за что не позволили бы жить там. В публичном доме оставляли только девочек — сама понимаешь почему. Ребенком я не видел ничего необычного в месте, где жил. Все женщины меня баловали, а я помогал по хозяйству и все такое… пока не стал подрастать. Мадам — ее звали Люсиль — спросила, хочу ли я продолжить семейный бизнес. Кое-кто из клиентов с соответствующими наклонностями примечал меня. Я был миловидным парнишкой. Но к тому времени, когда мадам сделала мне это предложение, я уже достаточно понимал и не хотел заниматься этим делом. Нищенство тогда в Лондоне было распространенной профессией. И воровство тоже. Вот я и стал воровать, чтобы окупить свое содержание. Потом — мне было уже семнадцать — моя мама умерла от сифилиса. Ей было тридцать три.
Я все бледнела, слушая его рассказ. Но все равно хотела дослушать до конца.
— Дальше!
— Через две недели после того Люсиль уведомила меня, что я должен уйти. Я приносил недостаточно, чтобы оправдать расходы на жилье. Она была не жестокой, а всего лишь практичной. Мою комнату могла занять девушка, которая приносила бы втрое больше дохода. И она опять предложила мне выбор: уйти и оказаться на улице или остаться и обслуживать посетителей. Она даже позаботилась обо мне — описала меня нескольким знакомым высокородным дамам, и те мной заинтересовались. У меня была возможность продавать себя не мужчинам, а женщинам. Так что этим я и занялся.
Сначала я прошел обучение у девиц из нашего заведения, и оказалось, у меня дар к этому делу. Люсиль обеспечила мне высокий спрос, и скоро у меня было несколько постоянных клиенток голубой крови. Одна из них в конце концов и спасла мне жизнь.
Я, видишь ли, не бросал ремесло карманника. И в один прекрасный день вытянул кошелек прямо перед носом у бобби. Оглянуться не успел, а на мне уже кандалы и я стою перед одним из самых безжалостных лондонских судей. И болтаться бы мне на виселице, если бы одна клиентка не услышала о моем несчастье и не сжалилась. Она самыми плотскими средствами убедила судью, что сослать меня в одну из новых колоний — именно то, что надо. Три недели спустя меня загрузили в трюм вместе с шестьюдесятью двумя другими бедолагами и отправили в Новый Уэльс.
Взгляд у него затуманился, и он задумчиво пригладил рукой волосы.
— О плавании рассказывать не стану, скажу только, что это была мука, какой никому на свете не пожелаю. В колонии нас заставляли работать буквально до смерти. Я там сдружился с тремя парнями: Тимоти, Чарльзом и Джэном. Через несколько месяцев Джэну удалось бежать. Потом, примерно год спустя, он вернулся.
— Зачем вернулся? — удивилась я. — Разве его не наказали бы за побег?
Кости проворчал:
— Еще как наказали бы, только Джэна это больше не пугало. Мы были на пастбищах, забивали скот на шкуры и солонину, когда на нас напали туземцы. Они перебили охрану и всех ссыльных, кроме Тимоти, Чарльза и меня. Тогда-то мы увидели среди них Джэна, только он очень переменился. Ты уже догадываешься. Он стал вампиром. И изменил меня в ту же ночь. Чарльза и Тимоти тоже изменили — двое других вампиров. Изменили всех троих, хотя просил об этом только один. Тимоти охотно принял предложенный Джэном дар. Мы с Чарльзом отказывались. Все же Джэн изменил нас. Он думал, что мы еще поблагодарим его со временем. Мы несколько лет прожили с туземцами и поклялись вернуться в Англию. Чтобы добраться туда, у нас ушло почти двадцать лет.
Он замолчал, закрыл глаза. Я не заметила, когда, слушая его, развернулась и села, в изумлении уставившись на Кости. Он был совершенно прав, рассказ был не из приятных, и я действительно понятия не имела, через что ему пришлось пройти.
— Твоя очередь. — Он открыл глаза и встретил мой взгляд. — Расскажи мне, как это было с тем болваном, что тебя обидел.
— Господи, Кости… — Мне не хотелось об этом говорить. От одного воспоминания я ссутулилась, как побитая. — Это унизительно.
Его темный взгляд не дрогнул.