– Я сей минут картошечки принесу, – сообщила Дарья Петровна. – Картошечка у меня в духовке…
Вино разлили по стаканам, один придвинули к Толику, но тот безучастно смотрел перед собой, не обращая ни малейшего внимания на любимый напиток.
– Ты чего, Толян? Давай за второе рождение!
– Нет, братцы, – впервые подал голос «новорожденный», – я пить не буду.
– Чего это вдруг?
– А то. Все! Я свое выпил!
– И мы не будем, – неожиданно заявили близнецы.
– А вы-то с какой стати? – Изумился тот, которого чуть раньше назвали придурком. – Из солидарности, что ли?
– Наше дело, – в один голос отозвалась сладкая парочка.
– А ты, парень?.. – обратился «придурок» к Шурику. – Может, и ты не будешь? Да ты, собственно, кто? Родственник? Что-то я тебя в первый раз вижу.
– Кончай орать и указывать в моем доме! – неожиданно рявкнул Толик, демонстрируя свой обычный норов. – Хочешь жрать – жри, а мы не желаем! И не лезь, сука, с расспросами, а то мигом вылетишь.
– Ах, ты так! – взвился «придурок». – Понты гонишь?! Подумаешь, ожил он! Видали мы таких оживальщиков!
– А ну-ка, ребята, – обратился Картошкин к близнецам, – выкиньте его отсюда к такой-то матери.
– Ладно, ладно, уберите «грабли», сам уйду, – сказал «придурок», поспешно опорожнил стакан и поднялся из-за стола. – Пойдем, Витька, – обратился он к своему напарнику. – Тут одни чокнутые собрались. Ожил он!.. Жрать меньше надо!
После того как посторонние были удалены, Толик выключил электричество, зажег свечу, поставил ее посредине стола и произнес таинственным шопотом:
– Теперь я могу довериться вам, Слава и Валя, и вам, мамаша, и рассказать, что же со мной произошло. Так слушайте же, друзья. Помните, как пили в скверике?.. – Славка и Валька яростно затрясли головами, точно взнузданные лошади. – Потом я упал… И вот вижу себя лежащим посреди кустов, у этого памятника красноармейцам. Вижу, а сказать ничего не могу, потому как помер. На самом деле помер! Вы не смейтесь, – добавил он с вызовом, хотя никто и не думал смеяться. – Полетал я, значится, кругами, вокруг себя лежащего. Потом вы с этой врачихой прибежали… И вот, чувствую я, словно меня тащит. Вроде как на речке течением. В водоворот затягивает. И стало мне тут так муторно, что и сказать нельзя. Как с самого большого бодуна, только в тысячу раз сильнее. Вижу – все! Приехал! Нет мне больше места на земле! Значит, затянуло в воронку и тащит неведомо куда. Лечу. Кругом звездочки и планеты, но смутно так, как сквозь грязное стекло. И вот, наконец, попадаю в некое место, не могу в точности его описать. Но не Земля! Стою, значит, и вроде жду. Словно кто-то должен появиться. И точно. Вдруг рядом со мной возникают другие люди. И все знакомые… И батя… и тетка… Николай Семенович, помните, директором школы был. Хороший такой мужик. Ну, привет, привет… Спрашивают: ты чего тут? Не знаю, говорю. Умер, наверное. Рано тебе сюда, отвечают. Я развожу руками, вам, конечно, виднее, но суть остается сутью. Я тут, а не дома. Тогда батя спрашивает: пьешь, сынок? Пью. Эх, ты, только и сказал. Так мне гадко стало… Словами не выразить. И все, кто там был, смотрят на меня и молча головами качают. Мол, что же ты, Толик, опустился до самого дна? Что же теперь будет? Спрашиваю у бати. А он отвечает: отправляйся-ка ты назад, не время еще… Не пей. И есть около тебя один человек. Вот его слушайся во всем, тогда в рай попадешь, а пока назад вертайся. Нечего тебе тут делать. И меня после батиных слов назад понесло. Очнулся я на кладбище.
– Что же это за человек? – с любопытством спросила Дарья Петровна.
– А вот он, – и Толик указал на хиппи, безучастно сидевшего у стола.
Все безмолвно воззрились на Шурика.
Слух о том, что Картошкин вовсе не мертв, а скорее жив, дошел до местного горздравотдела следующим утром. Вначале заместитель главного врача Андрей Игоревич Сафронов в это просто не поверил.
– Своими глазами его видела! – завопила секретарша заместителя Марина. – Под руки с кладбища вели, как раз после ливня.
– Своими глазами, говоришь? – в сомнении произнес Андрей Игоревич.
– Вот как вас!
– Весьма странное обстоятельство. А ну-ка вызови ко мне Плацекину.
Толстая дама, та самая, которая пыталась оказать Толику первую помощь, явилась незамедлительно.
– Слышала?! – вместо приветствия спросил Андрей Игоревич.
– Вы про Картошкина? Да как не слыхать. В курсе я…
– И что скажешь? Ведь это именно ты констатировала смерть.
– А я и сейчас уверена. Парень был мертв на сто процентов. Ни пульса, ни других признаков жизни… Это в скверике, где он свалился. А потом я на него в морге глянула. Задубел, как мороженный судак. Он, считай, сутки в морге провалялся. Голый, при минусовой температуре. Кто же после такого в живых останется.
– Но ведь остался!
– Мало ли что? Бывает. Они, алкоголики то есть, страшно живучи. Организм проспиртован. А спирт, как известно, антифриз.
– Вот ты, Людмила Сергеевна, сама себе противоречишь. То как судак… то антифриз! Так не бывает. Справку о смерти ты подписала.
– Ну и что? Ну и подписала!
– Неприятности могут возникнуть.
– Это какие же?
– Дойдет до прессы. Раструбят. Потом оргвыводы. Начальство на ковер вызовет. Главный-то в отпуске; я за него… Значит, меня. Вскрытие сделано не было, опять же. Человека чуть заживо не похоронили. Ты представляешь, чем это пахнет?!
– Да лучше бы уж похоронили! – в сердцах бросила Людмила Сергеевна, негодующе затрещав чрезмерно накрахмаленным халатом, и утерла пот с широкого лба.
– Что ты, что ты! – замахал руками зам.
– Толку от этого пьяницы. А теперь вот неприятности.
– Ты бы к нему съездила, – осторожно предложил Андрей Игоревич.
– К кому? К Картошкину, что ли? С какой стати?
– Во-первых, извиниться нужно, ну и вообще.
– Извиниться?! За что?! Интересное дело! Вот приеду я к этому воскресшему и скажу: «Ты уж меня извини, Картошкин, что в мертвые тебя записала…»
– Вот-вот… Именно так и нужно сказать. И справку о смерти забрать у него. Без справки все будет шито-крыто. Никто нас ни в чем не обвинит.
Людмила Сергеевна пожала плечами, халат вновь угрожающе затрещал.
– Ладно, – сказала она после некоторого молчания. – Сейчас и отправлюсь.
«Скорая помощь» остановилась перед домиком, в котором проживал Толик. У калитки болтались два-три человека, но во двор заходить не решались. Увидев вышедшую из машины Плацекину, они почтительно расступились.
– Дома? – не глядя на праздную публику, спросила та.
Любопытствующие дружно закивали.