– «Поп – толоконный лоб…», – произнес Стас насмешливо, – «не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».
– За какой дешевизной? – недовольно спросила Татьяна.
– Это Пушкин, мама!
– Понимаю, что Пушкин, но зачем же человека за глаза ругать, ведь ты же его совсем не знаешь.
Стас усмехнулся, но промолчал.
– А может, этот поп тебе понравился? – через минуту спросил он. – Ведь красивый мужчина.
Татьяну этот разговор стал раздражать.
– Красивый, некрасивый, – в сердцах произнесла она, – избитый он. А ты что, его видел?
– Да встретил в тот день во дворе, – неопределенно произнес Стас, – я сразу понял, что он поп. Волосы длинные, и ряса…
– Все равно, сынок, нехорошо говорить гадости о людях, тем более о таких святых, как он.
Стас захохотал.
– Это он-то святой? Да он стяжатель, только о своей мошне и думает…
– Ну откуда ты знаешь? – Татьяна внимательно посмотрела на сына. Она обратила внимание на слова Стаса: «стяжатель», «мошна»… Что это за странная, архаичная лексика?
«Слишком много читает, – подумала она про себя, – отсюда и скептицизм».
Стас, однако, потерял интерес к разговору. Он сел за свой стол и начал готовить уроки.
На следующее утро, едва придя в больницу, Татьяна почти бегом бросилась в палату, где лежал отец Авенир.
– Не лучше ему? – спросила она у дежурной медсестры. Та отрицательно покачала головой.
– Вроде поспокойнее стал, не бредит, – добавила она, – а в сознание до сих пор не приходил. Бедняга!
Татьяна стала наблюдать за больным. Тому и в самом деле, видно, стало получше. Дыхание, хотя и учащенное, стало более ровным. Голова его спокойно лежала на подушке.
Часов в одиннадцать дня священник впервые открыл глаза. Зрачки его расширились, лицо перекосилось от нервного тика. Потом он перевел взгляд на лицо Татьяны и постепенно успокоился. Сухие, разбитые губы что-то произнесли. Татьяна наклонилась к самому лицу и разобрала чуть слышное: «Пить!»
Напоив больного, она вставила в капельницу новую порцию физраствора и грустно посмотрела ему в глаза.
Отец Авенир несколько раз моргнул, и из глаз его выкатились две слезы.
Татьяна порывисто, хотя и осторожно схватила горячую ладонь больного, легонько сжала, ободряя. Тот благодарно кивнул. Губы его вновь зашевелились.
– Спасибо, сестрица, – скорее прочитала по ним, чем услышала Татьяна.
Приходил человек из милиции, но к больному его не пустили. Слишком слаб. Почти весь день неотлучно находилась Татьяна у постели больного.
А ему на глазах становилось все лучше. Он пытался говорить, спросил, как ее зовут, проглотил несколько ложек бульона. Татьяна давно привыкла к чужим страданиям, но сейчас остро чувствовала, что нужна этому несчастному человеку.
Уже под вечер из областного центра к отцу Авениру приехала целая делегация. Два каких-то важных священника и моложавая холеная дама, видимо, попадья. Дама презрительно оглядела скромную палату, бросила беглый, но выразительный взгляд на Татьяну.
– Неужели поприличнее палаты не нашлось? – резко сказала она, обращаясь к сопровождавшему их врачу. Тот пожал плечами, но промолчал.
Потом взгляд дамы обратился на мужа.
– Мерзавцы! Какие мерзавцы! – закричала она.
Вообще горевала попадья громко и эффектно. Даже слезы, лившиеся из ее глаз, были настолько обильны, что казались искусственными. Татьяна с неприязнью наблюдала за всем происходящим. Жена отца Авенира ей явно не нравилась. Посетители скоро уехали, и Татьяна снова осталась наедине с больным. Она решила, что именно красивая попадья – виновница трагедии.
Из-за нее небось пострадал, размышляла она, но почему именно из-за нее, она не могла объяснить. Ничего не приходило в голову. Слишком странным было это происшествие. Кому понадобилось избивать священника? Она долго размышляла над этим, перебирая возможные варианты, но так ни к какому выводу не пришла.
Дома она не стала рассказывать новости Стасу про своего больного, а он и не спрашивал.
В пятницу, в тот самый день, когда Тарасов исследовал подземелье, отцу Авениру стало действительно легче.
Капельницу убрали, он попытался встать, но был остановлен Татьяной.
– Лежите, лежите! – требовательно приказала она.
Больной покорно опустился на кровать.
Постепенно они разговорились. Беседовали о жизни, о превратности судьбы. Священник нравился Татьяне все больше. Про себя она постоянно спрашивала: кто мог обидеть такого кроткого, незлобивого человека? Наконец решилась произнести вопрос вслух. Однако отец Авенир не ответил, он внимательно и, как показалось Татьяне, испуганно посмотрел на нее и сказал, что очень устал. Разговор прекратился.
Уже начинало темнеть, когда в больницу явился Стас. Он довольно часто приходил к матери, в отделении его хорошо знали и беспрепятственно пропускали. Вот и теперь в накинутом белом халате он возник на пороге палаты. Татьяна взглянула на сына, но обнаружила, что взгляд его устремлен на больного. Тот читал газету и не обратил на приход мальчика внимания.
– Чего тебе, Стас? – спросила Татьяна.
Сын, не отрываясь, смотрел на Авенира.
Наконец и тот обратил внимание на присутствие постороннего.
Он отложил газету и, близоруко прищурившись, вгляделся в Стаса. Внезапно лицо его перекосилось. Глаза, такие спокойные еще секунду назад, готовы были вылезти из орбит. С невнятным криком он привстал, поднял руку, видимо, желая перекреститься, но, потеряв сознание, рухнул на подушку.
На лице мальчика появилась холодная улыбка.
– Что это с ним? – произнес Стас и приблизился к кровати.
Наблюдавшая эту сцену Татьяна была в ужасе.
«Сердце!» – мелькнула мысль. Она схватила руку священника и нашла пульс. «Нет, – тут же поняла она, – видимо, простой обморок. Но почему? Что явилось причиной?»
– Мама, – сказал Стас, – я пятерку получил по математике.
– Ладно, ладно, об этом потом, – отчужденно произнесла Татьяна. – Ты зачем пришел?
– Так просто, – спокойно ответил Стас. – Посмотреть на твоего попа.
– Убирайся! – вспылила Татьяна.
Мальчик, ни слова не говоря, вышел.
Татьяна тут же стала мысленно корить себя за грубость к сыну, однако она была очень сильно удивлена. Между появлением ее мальчика и обмороком Авенира, несомненно, существовала связь.
– Нужно привести его в чувство, – решила она.
Через некоторое время священник открыл глаза. Он в ужасе стал озираться, а затем шепотом спросил:
– А где… – и не договорил.