– Клевещут.
– Там за клевету строго наказывают. Себе дороже. А этот самый Жан вовсе сей факт не скрывает, а гордится им. Он в этом смысле даже общественный деятель, председатель клуба или федерации.
– Ну вот ни на грамм не верю!
– И у нас, говорят, подобная публика имеется. В сквере возле Большого театра собираются. У фонтана…
– И чего это вы на старости лет интересуетесь этими уродами? Вот оно, пагубное влияние Запада. Может, желаете к ним присоединиться?
Колычев захохотал:
– Поздновато мне. А ведь знавал я в молодости и Дягилева, [10] и Нижинского. [11] Балетом, понимаешь, увлекался, скорее даже не балетом, а балеринками. К Кшесинской [12] в гости хаживал… Но нравы этой публики всегда вызывали недоумение и, я бы сказал, отдавали казармой.
– Казармой? – удивился Артем. – При чем здесь казарма?
– Да как же! В некоторых частях царской армии процветал содомский грех. Конечно, не в гвардии, где, коли обнародуют в полковом собрании сей позорный факт, офицеру, замеченному в подобном, грозит обструкция, а на окраинах империи, в какой-нибудь Кушке, где русских баб не имелось. Хотя, думаю, и в гвардии этим баловались. Вон даже у Козьмы Пруткова отмечено: «Кто не брезгает солдатской задницей, тому и фланговый служит племянницей». Правда, по-моему, танцоры балетные грешили содомией отнюдь не из-за отсутствия женского тела, а, наоборот, от избытка. Потягай-ка с утра до вечера балеринку! Батманы эти, фуэте… Вот и теряли интерес… А эстеты типа Дягилева… Опять же изнеженность нравов. Бравый солдат Швейк отчасти был прав, когда резюмировал, что все знатные баре в большинстве случаев педерасты. Впрочем, оставим эту тему с душком. Ты сейчас куда ехать собираешься?
– Домой вас отвезу.
– Слушай, Артемий, не в службу, а в дружбу, покатай по городу. Соскучился, понимаешь… Париж Парижем, а Москва-матушка одна такая. Братец вон говорит: все бы отдал, чтобы домой вернуться. Желаю, чтоб под русской березкой схоронили. Чушь, конечно, сентиментальная. Во Франции тоже березы растут.
– Кто ж ему мешает вернуться?
– Опасается. А вообще, как говорится, домой возврата нет. Все в прошлом. Остались только воспоминания. Он – русский, жена у него русская, а дети, считай, французы. Родной язык знают плохо, а литературу и историю и того хуже. Про внуков и говорить не стоит. Вообще по-русски не говорят. И это вполне закономерно. Иначе и быть не может. Брат рассказывал: младшая дочь, учась в пансионе, вообще скрывала свое происхождение. Наша полная фамилия – Боде-Колычевы. И брат с гордостью носит обе ее половины. А племянница моя, отбросив вторую часть, стала просто баронессой Боде. То есть вернулась к своим французским истокам.
– А вы отбросили первую часть, – заметил Артем. – Так стоит ли ее упрекать?
– В моем случае речь шла о жизни и смерти, а ей ничего не угрожало.
– Только насмешки подруг по пансиону.
– Наверное, ты прав. Не суди, да не судим будешь. И все же… Смешно иной раз. Брат все вспоминал Ильинку, китайгородскую стену, ряды букинистов вдоль нее. Нету, говорю, никакой Ильинки. Есть улица Куйбышева. И стены нету, сломали почти всю. И букинистов нету… А он все свое. Булыжники Болотной площади у него перед глазами. Как на Болоте зимой клюквой торговали. Стоят рядами возы, а на них бабы в зипунах, и клюква в решетах пламенеет под лучами зимнего солнышка. А мимо покупатели шастают. Гимназисточка какая-нибудь пробежит в серенькой беличьей шубке. А щечки у нее, что та клюква. «Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные…» – пропел старичок и вздохнул. – Эх, молодость!.. Промелькнула и нет ее…
– А вот скажите, Михаил Львович, когда лучше: тогда или сейчас?
– Слушай, и брат мне тот же дурацкий вопрос задавал! Да разве можно на него ответить? Взять хоть нас с тобой. Вот мы едем в одном автомобиле, говорим на равных… А раньше можно ли такое было представить? Нонсенс.
– Вы хотите сказать: я вам не ровня.
– Да именно что ровня! Разве пятьдесят лет назад ты, сирота, смог бы получить высшее образование? А нынче, видишь, получил. Причем совершенно бесплатно. Жилье у тебя опять же дармовое. Ладно, досталось, скажем так, не совсем прямыми путями. Но ведь миллионы людей получают квартиры совершенно законно. И платят за них копейки. Дальше идем. Заболел у тебя зуб. Ты шагаешь в стоматологическую поликлинику. Где тебе опять же совершенно бесплатно его лечат.
– Так вы, выходит, горячий сторонник нынешнего строя? – иронически поинтересовался Артем. – А я-то считал наоборот.
– Я не сторонник, но и не противник.
– Как это?
– Просто стараюсь смотреть на вещи объективно. Скажу прямо – народ в России всегда был рабом, рабом остается и сейчас. Да, за народ всегда решала власть: раньше царь, сейчас руководство партии. И те и другие правители своих подданных не в грош не ставили. Могли проводить самые чудовищные эксперименты. Но при всем при том нынче комфортабельное рабство. Все при деле, а это огромный плюс. В той же Франции простой работяга разъезжает в собственном авто, но над ним постоянно висит дамоклов меч безработицы. За квартиру он платит треть своего заработка, продукты тоже дорогие… Да и вообще, подавляющее большинство населения живет в кредит. Есть работа – все нормально. Нет работы – хоть в петлю.
– Но ведь полно и богатых?
– Не спорю, и таких хватает. Но и у них не все гладко. Впрочем, чего это я тебе политграмоту читаю. Ты не хуже меня во всем разбираешься. В институте опять же политэкономию изучал. Права пословица: там хорошо, где нас нет. Ладно, хватит дискутировать. Вези-ка меня домой.
Артем обратил внимание, что как только разговор коснулся бытия состоятельных людей, Колычев несколько помрачнел, а игривые интонации куда-то исчезли.
«Лукавит старец, – понял Артем, – не все удается по полочкам разложить. Сам же говорит, у каждого рабочего автомобиль. А в кредит, не в кредит… какая разница. Один раз живем…» Однако подковыривать Колычева Артем не стал. Еще разволнуется…
– Ты держи меня в курсе событий, – сказал старец, когда Артем высаживал его перед домом в Малом Песчаном переулке. Артем пообещал.
Одна из странностей в странном течении нашей человеческой жизни – это неожиданность некоторых непредвиденных событий, которые, в один день и час, могут произвести погром там, где было сравнительно безопасно.